Куколка

Олди Генри Лайон

«Внимание! Военная полиция!»

— Обер-центурион Припий! Благодарю за помощь в задержании!

Прежде чем изъявить благодарность, Припий с ревностью воззрился на экс-легата. Штатский хлыщ декуриона ломает? Непорядок! Нам, патрулям, по чину положено, а всяческим штафиркам… Впрочем, глаз у Припия был наметанный. Да и выправку Тумидуса не заметил бы разве что слепой.

— Забирайте буяна.

— Кто затеял драку?

— Он! — загундосил шутник, хлюпая разбитым носом. — Он первый…

Обер-центурион демонстративно пропустил

заявление нотариуса мимо ушей. Припий ждал ответа от декуриона.

— Я, — выдавил рыжий.

— Причина?

Декурион покосился на Лючано, но ничего не сказал. Однако и Припий, и легат успели проследить за его взглядом.

— Семилибертус. Ясное дело, — буркнул обер-центурион. — Важные господа решили посмеяться…

Он замолчал. По лицу Припия ясно читалось, что начальник патруля бранит себя за длинный язык. Нотариусы отводили глаза. Мальчик, разгоряченный зрелищем драки, лез целоваться к девочке. Банкет выпил «за здоровье всех присутствующих». Бармен подсчитывал убытки.

Музыкальный аппарат доиграл «Астры» и угомонился.

— Вы арестованы! Следуйте за мной!

Курсанты вывели декуриона наружу. Припий, козырнув на прощание легату, вышел следом. Лючано подумалось, что рыжего декуриона не станут наказывать слишком строго. В голосе обер-центуриона сквозили нотки понимания и…

Сочувствия?

— Вы расплатились, Борготта? Идемте, нас ждут.

VI

Сонный ланиста, которого Лючано не успел толком рассмотреть в тусклом освещении холла, выдал ему чип-карту от четырнадцатого номера (второй этаж, налево), сообщив, что завтрак с восьми до девяти, просьба не опаздывать.

И ушел спать.

Номер, как и весь гладиаторий изнутри, напоминал пансионат «семейного» типа на третьесортном курорте. Уют без лишней роскоши, по-домашнему. Две смежные комнаты, ванная с санкомплексом «Гигиена», крошечная кухонька и балкон с видом на парк.

— Мне пора, Борготта. Слушайтесь Жоржа, и избежите проблем.

На языке вертелось множество вопросов, которые хотелось бы задать Тумидусу, прежде чем расстаться. Но вопрос, прозвучавший первым, оказался неожиданным даже для Лючано.

— Гай, у вас есть два раба… Дети-гематры, близнецы. Я смогу увидеться с ними?

— Увидеться? — переспросил Тумидус со странной интонацией.

«Зарвался, малыш», — подсказал издалека маэстро Карл.

А Гишер подвел черту:

«Влип, дружок».

— А со мной увидеться вам не хотелось бы?

Ошейник сдавил горло. Лицо Гая превратилось в лик исполина, надвинулось, вытесняя весь мир. Пришли удушье и паника. Лючано захрипел. В мозгу кружилась вьюжная звездоверть, как на обзорниках «Этны» во время атаки фагов.

— А-а…

Он сидел на полу, судорожно глотая ртом воздух. Легат не сдвинулся с места — стоял у двери, спокойный и равнодушный.

— Запомните этот урок, Борготта. Вы — моя собственность. С помощью ошейника я достану вас где угодно, и когда угодно.

С моими рабами вы увидитесь только в качестве одного из них. Восстановить клеймо в полном объеме проще простого.

— Я… я понял.

— Отлично. А теперь ложитесь спать. Надеюсь, я вас увижу нескоро. С завтрашнего дня вы наконец перестанете приносить мне одни неприятности. И начнете приносить хоть какой-то доход. Спокойной ночи.

— Спокойной ночи, Гай.

Контрапункт

Лючано Борготта по прозвищу Тарталья

(десять лет тому назад)

В юности я удивлялся ограниченности маэстро Карла. Облетав с театром едва ли не всю Галактику, побывав на сотне миров, купаясь в разнообразии, за которое иной продал бы себя с потрохами, он мечтал о тихом домике на Борго, где можно по стенам развешать коллекцию марионеток, а по вечерам пить бренди на веранде, любуясь парочкой капризных лун.

И так — изо дня в день. До конца отпущенного срока.

Он сошел с ума, думал я.

Стареет, думал я.

Интересно, что думал он, глядя на меня — наивного, ничего не смыслящего в жизни идиота?

— Вы ошибаетесь, — сказал профессор Штильнер.

— Ничего подобного. Я убеждена, что вы решились на эксперимент и готовитесь к отлету. Никого не предупредив, не отчитавшись перед ученым советом, выбрав себя самого в качестве объекта. Адольф Фридрихович, вы превращаете авантюру в безумие…

— Откуда у вас такие мысли? Вы делали расчет на меня?

— Нет.

— Поверьте, это ужасная ошибка. Вы вообразили невесть что, и теперь…

Женщина шагнула вперед.

— Не смейте мне лгать, профессор!

Вне сомнений, она была гематрийкой. Как у всех представителей этой расы, речь ее напоминала ожившую стенограмму: размеренная, четко артикулированная, без резко выраженных интонаций. Эмоциональная окраска намечалась едва-едва — так художник набрасывает эскиз картины, которую, скорее всего, не начнет писать никогда. Знаки восклицания невольный свидетель, окажись он поблизости, мог лишь домысливать. Восстанавливать, исходя из скупых жестов, ориентируясь на «мертвую» мимику и точную, но малозаметную акцентировку.

Тем острее чувствовалось возбуждение: критическая масса его, грозя взрывом, копилась в кабинете. Иногда намек звучит ясней констатации факта — так грудь, мелькнув в распахнувшихся одеждах, возбуждает больше откровенной наготы.

— Госпожа Дидье… Эмилия Лукинична… — бормотал Штильнер, отступая к подоконнику. Он ослабил узел галстука, расстегнул воротник рубашки. Щеки профессора побагровели, как от удушья. — Да что ж это творится, в конце концов? Вы в моем кабинете, ворвались, кричите на меня…