Кукольных дел мастер
Шрифт:
Самое опасное заблуждение — когда тебе кажется, что лимит потрясений исчерпан. Рухни небо на землю, вывернись космос наизнанку, открывая пыльные ребра каркасов декораций, заговори кактус в оранжерее, читая лекцию по истории парикмахерского искусства — ты и глазом не моргнешь. Всякого навидался, разного натерпелся, пуд соли съел и собакой закусил…
Вот тут-то оно и приложит, с размаху.
Позже в течение многих лет Тарталья будет видеть во сне эту сцену и просыпаться, крича. Не арест вудуни, не растворение в антисе, не сбор «ботвы» на захолустной
— Зараза!
— Дрянь!
— Говнюк сраный!
Он остолбенел. Слышать грязную брань из уст отменно вежливой Джессики — мозг отказывался верить, списывая все на аберрации слуха. Отключились чувства, заледенел рассудок; восприятие реальности впало в каталепсию. Лючано стоял и смотрел, машинально фиксируя происходящее, но дать чему-то оценку — о, это было выше его сил!
— Сволочь!
— Вот тебе!..
Находясь метрах в шестидесяти от кукольника и голема, близнецы как по команде кинулись друг на друга. С разбегу ударились телами, заработали кулачками, словно взбесившиеся механизмы — манипуляторами. Давид получил в глаз, вскрикнул, ответив прямым в рот девочки, разбив губы до крови, и тут же — еще раз в глаз…
К счастью, детям не хватало веса и боевого умения, чтобы с ходу причинить друг другу серьезный ущерб. Они били, практически не защищаясь. Главное — попасть, травмировать, щедро одарить болью и ненавистью! Оба просто сочились этой отвратительной ненавистью, излучали ее, заливая полкоридора черными эмоциями, невозможными для гематров.
— Н-на!
— П-получи!
— А-а-а!..
Внуки Луки Шармаля не удержались на ногах. Они упали, покатились прочь, в сторону кольцевого тоннеля, продолжая неистово драться. Право слово, степень агрессии зашкаливала. Давид схватил сестру за волосы. Джессика вцепилась Давиду зубами в плечо. Рыча, девочка мотала головой, будто в деталях следовала рекомендациям пособия по самообороне. Пожалуй, в обширной памяти гематрийки где-то лежало и жуткое:
«Кусают участки тела, не прикрытые одеждой. При укусе желательно поворачивать голову справа налево и слева направо, зафиксировав место, где происходит укус…»
Это длилось вечность — секунд пять-шесть.
Но столбняк напал не только на Лючано. Голем тоже впал в ступор, теряя драгоценные капли времени. Эдам без промедления ринулся бы защищать детей от любой внешней угрозы. К несчастью, угроза оказалась внутренней. Защита одного ребенка грозила повреждениями другому; вмешательство ставило нерешаемую задачу:
«На чьей стороне?».
Каждый миг промедления пережигал в големе несуществующие провода. Летели искры, шипела горящая изоляция. Есть задачи, не имеющие решения. Есть решения, вступающие в конфликт с жизненным опытом. Есть опыт, от которого нет пользы. Есть… нет… быть не может… Наверное, Эдама удалось бы переклеить, сняв последствия опасного противоречия — но не сейчас, в другое время и в другом месте.
Голем легко выбрал бы, на чьей он стороне, дерись Лука Шармаль с Айзеком Шармалем. Отец против сына — ясно, что выбирать. Дед
— Разними их!
Сперва Лючано не понял, кто кричит. Лишь когда горло разодрал кашель, протестуя против надсадного вопля, кукольник узнал, что кричал он сам. Его возглас сорвал голема с места. Без малейших признаков изящества, утратив пластику танцора, Эдам рванул вперед — функциональная и деловитая торпеда. Стопорная пауза закончилась, пришло время действий. Судя по скорости бега, он преодолел бы расстояние от себя до детей за пять-шесть секунд, какие потерял, колеблясь.
Но промедление внесло неожиданные коррективы.
В том месте коридора, где близнецы начали драку, из стен выдвинулись решетки. Внешние края их топорщились концами поперечных прутьев — ни дать, ни взять, чудовище повернуло голову набок и разинуло пасть, норовя ухватить челюстями юркую добычу. Решетки с лязгом сошлись: старый добрый металл, никаких полей — перегородив коридор.
Человека с големом отсекло от очага агрессии. Система не тратила ресурс на пустые оповещения: немедленно, мол, прекратите, иначе пожалеете! Драчуны, продолжив войну, катились к периметру, где отсутствовал контроль насилия. Интерес автоматики к гематрам падал по мере приближения детей к нейтральной зоне.
Программа выполняла главную задачу: если возникла агрессия, остальные заключенные должны утратить возможность присоединиться к дерущимся или пострадать в результате чужих неправомерных действий.
Решетки — идеальное средство.
«Это из-за меня! — вспыхнула догадка. — Стой здесь один голем, система и не подумала бы отсекать его от детей. Эдам не фиксируется „следаками“ и локаторами. Для ЦЭМа он — не человек. Неужели дети все рассчитали до мелочей? Расстояние от себя до голема, мое появление в коридоре, степень агрессии, движение в сторону периметра, ступор голема, реакцию системы, решетки, все-все-все… Зачем?!»
С разбегу, не успев или не пожелав затормозить, Эдам налетел на преграду. Прутья ахнули от удара, но выдержали. Отступив на три шага назад, голем второй раз врезался в заграждение — прыгнув не по-человечески, спиной вперед. Живой таран заставил решетку содрогнуться. В стенах послышался глухой хряск, взвизгнули крепления.
— Вернитесь! — пронзительно завопил Эдам на одной ноте.
Сейчас голем очень напоминал машину или систему «Шеола», когда та изрыгает команды через акуст-линзы. Впрочем, в данный момент система молчала, не в силах оценить, кто или, верней, что пытается разрушить решетку.
— Вернитесь, молодые хозяева!
Его зов подстегнул детей. Прекратив драться, близнецы вскочили на ноги и понеслись вперед со всей возможной скоростью. Вылетев в кольцевой тоннель, они свернули направо и исчезли из поля зрения.
— Верни-и-и…
Голем оборвал крик на середине — сообразил, что звать бесполезно. Тонкие пальцы музыканта вцепились в прутья. Узкая спина щеголя напряглась. Треснула ткань пиджака, раскрываясь посередине, между лопатками, уродливой щелью. Ноги танцора уперлись в пол, словно желая врасти в пластик до колен.