Кукум
Шрифт:
На третий день, когда я встала до зари, образ загадочного охотника, тихо скользившего по воде, и благородство его жестов еще занимали мое воображение. Он каждый день преследовал так добычу? Менял ли поля или, подобно фермеру, всегда обрабатывал один и тот же клочок земли? Эти вопросы занимали меня весь день, пока я помогала тетеньке печь хлеб, готовить еду, штопать одежду.
После ужина, вооружившись ведром, я пошла на пастбище, втайне надеясь встретить того, кто показался мне таким непохожим на всех, кого я знала до сих
Тем летним вечером, когда я пришла на пастбище, он ждал меня, присев на ограду, с терпеливостью человека, которому плевать на время, протекавшее мимо него. Ветер играл в его волосах, и оттого он казался робким ребенком. Да ведь мы оба такими тогда и были. Он смотрел, как я подхожу все ближе. И я заговорила первой.
– Привет.
Вместо ответа он просто кивнул, взгляд его был пристальный. А улыбаться он умеет?
– Как тебя зовут?
Мгновение он колебался.
– Томас Симеон.
У него был нежный и певучий голос.
– А меня Альманда Фортье.
Он снова кивнул. Чувство надежности и силы, исходившее от него, контрастировало со скромностью его манер. Как будто в нем одновременно уживались две личности.
– Ты на лодке приплыл?
– Сегодня нет.
Он подыскивал слова.
– Ветер…
– Ты пришел пешком от Пуэнт-Блё?
Он кивнул: да.
– Ну и ну, столько отмахать.
– Да не так уж чтобы.
До Пуэнт-Блё было больше десяти километров. Я и представить себе не могла, как пройти пешком такое расстояние. Но если ветер дует так, как в тот день, пускаться в путь по воде не отважится никто. Ему пришлось идти пешком, чтобы увидеть меня. Я решила, что это прекрасно.
Мы поговорили о том о сем, научившись понимать друг друга без особых усилий. Мне сразу приглянулась его природная обходительность. Томас объяснил мне: в тот день он поднялся по реке Ля Шас, потому что преследовал казарок.
– Любишь казарку?
Я никогда их не ела.
– Мой дядя не ходит на охоту. Он пашет землю. Это ведь хорошо?
Кажется, его это немного смутило.
– На вкус это как цыпленок?
Он пожал плечами, потом добавил:
– Никогда не ел цыпленка.
Мы оба расхохотались.
– Ты живешь в Пуэнт-Блё?
– И да и нет.
Он покачал головой, видно, прикидывая, как ему получше выразить мысль на моем языке.
– В Пуэнт-Блё мы проводим лето. И продаем там шкуры в магазин Гудзонова залива. А мой дом – там.
И он указал рукой на северо-восток.
– Ты живешь в озере?
Я рассмеялась, и он нахмурился. Я испугалась, что обидела его.
– Скверная шутка. Прости.
Эта натянутая струна, чувствовавшаяся за его робостью, волновала меня.
– Наш дом, – снова
Пекуаками. Я еще никогда не слышала, чтобы так называли озеро Сен-Жан. И сразу же полюбила это имя.
– По ту сторону течет река Перибонка, а в верховьях – озеро с тем же именем. Там непроходимые перевалы, Опасные перевалы, Пасс-Данжерёз. Вот там мой дом.
Томас хоть и запинался, но пробудил в моем воображении целый неведомый мир. И образ этой неудержимо струящейся посреди густого леса реки заворожил меня.
Вечером, за ужином, я спросила дядю, что находится на том берегу озера Сен-Жан.
– Ничего. Нету там ничего. Только леса и мухи.
– А речку Перибонку знаешь?
– Никогда ее не видел. Но говорят, это река большая. Там, в ее верховьях, живут колонисты. Это далеко в тех землях.
– А Опасные перевалы? Про них ты что-нибудь слышал?
Дядя мгновенье поразмыслил, поглаживая седую бороду.
– Нет. Никогда о таком не слыхал.
Когда я легла спать в тот вечер, моя голова была полна картин леса, уходящего вершинами в бесконечность, выше гор, и мне казалось, что до меня доносится рокот грозных водопадов.
На следующий день Томас причалил к берегу и привязал лодку. Неся в правой руке птицу, он поднялся на холм медленной и уверенной походкой. Он никогда не спешил
– Бери, нишк. Ты попробуешь и скажешь, нравится тебе это или нет.
Я вся загордилась. Мне еще никогда не преподносили подарков.
– Спасибо, Томас. Это и вправду любезно с твоей стороны. Тебе не стоило.
Он улыбнулся.
– Нишк в этом году запаздывает. Зима выдалась долгая.
Я рассматривала его черты, овальное лицо с высокими скулами, глаза как две параллельные щелочки, придававшие взгляду напряженность. Пухлая нижняя губа делала рот особенно чувственным. Ростом он был выше меня. Широкие и крепкие плечи. Очень густые черные волосы, кожа гладкая и матовая.
– Ну а ты-то? Ты охотилась?
– Нет. Не знаю, смогла бы я убить животное.
– А мясо любишь?
– Конечно. Знаю. Это глупо получается.
– Я никогда не убиваю ради удовольствия. Всегда чтобы есть.
Он взял в руки казарку и пригладил взъерошенные перья.
– Нишк дает жизнь. Надо брать только то, в чем нуждаемся.
В этой мудрости, высказанной такими простыми словами, проявились доброта и великодушие Томаса.
Когда я вернулась, притащив громадную казарку, тетенька вытаращила глаза.
– Что это у тебя, Анда?
– Курица.
– Где ты это взяла, девочка моя?
– Поймала прямо в полете, руками схватила. Вот так.
И я сделала вид, будто подпрыгиваю, воздев руки к небесам. Тетя бросила на меня строгий взгляд.