Куликовская битва. Поле Куликово
Шрифт:
– Бей за слово мерзкое, чтоб помнил Васька Тупик грех свой перед народом русским всю жизнь. Бей, но прости.
Фрол попятился, оторопело оглянулся на недвижных всадников.
– Што ты, сынок, што ты! Нет во мне зла на тебя…
– Прости, - повторил Васька.
– Не от сердца сорвалось у меня. Как услышал, что сказал татарам про Коломну, в голове помутилось. Подумал - набрали в войско неучей, а эти неучи простого дела не хотят осмыслить. Ведь что будет, коли Мамай сейчас на Коломну ударит!.. Коломна - это ж ныне тайна святая наша, всенародная тайна. Ведь и распоследний подлюга, у коего есть хоть капля русской крови, не должен рассказывать
Фрол шагнул к воину.
– Прости и ты, сынок, дурака старого. Правда твоя святая - неучи мы в деле таком. Да што ж делать, коли всем надо идти на битву? Вот и учимся в горе-беде, и тебе за урок спасибо. Вижу, сердце у тебя золотое, не терзай его понапрасну. Не от гордыни слово твое сказано - только от боли за дело святое, за всех нас, ратников неученых. От боли-то за свой народ, бывает, его свои костерят почище врагов. Спасибо тебе, сынок, а русской земле спасибо, што есть у нее ныне такие витязи.
Васька надел шлем, оглянулся. Дарья стояла возле телеги, замерев. Он подошел к ней.
– Прощай, Дарьюшка, прости и ты, коли в чем виноват…
– Вася!..
Не боясь чужих взглядов, она прильнула к нему, прижалась лицом к раскаленному от солнца стальному нагруднику. Вдруг оторвалась, отвернулась, сняла с себя медный крестик, надела на шею витязя.
– Иди, ладо мой. Всю жизнь буду ждать до самой смерти тебя одного, Вернись живым…
Он поцеловал ее в сухие горячие уста, и русобородый монах издали перекрестил их.
Васька поклонился ратникам:
– Прощайте, братья. Может, увидимся на поле ратном. Добрый вам путь…
Словно воинской выучки прибавилось у звонцовских ратников после встречи с разведчиками. Даже ратайные лошади, успевшие обнюхаться с боевыми конями сакмагонов, ступали тверже, напористей, и колеса, обильно смазанные дегтем, изумленно моргали спицами, торопливо перешептываясь на ухабах. Люди подобрались так, словно им грозило немедленное нападение. Разговор боярина с их начальником вдруг приоткрыл им то страшное, перед чем они уже стояли, и до самого последнего ухаря дошло, что идут не на потеху, а на такую битву, где их собственные достоинства, желания и сама жизнь - ничто в сравнении с вечностью, встающей за той грядущей битвой. Человек живет ведь и в могиле, пока живы его близкие, его потомки, его народ. А тут неизвестно - будет ли жить народ. И будут ли их могилы?..
Ивашко Колесо, почувствовав настроение ополченцев, громко крикнул:
– Где там наш песенник, где сказитель?
Но вышедший вперед песенник смутился. На перекрестке дорог сидел человек с изуродованным лицом, одетый в жалкое рубище, и громко вскрикивал. Перед ним лежала рваная шапка, а в ней - несколько мелких монет, сухари и вареные яйца - подаяние ранее прошедших ратников. Едва приблизились, нищий, раскачиваясь, запричитал, завыл скрипучим голосом:
– Люди православные, туда глядите, туда глядите!
– и тыкал на восток скрюченным пальцем.
– Бесов вижу, серые бесы оттоль идут на весь мир хрестьянский. Бойтесь, люди православные! Уж костями засеяна земля хрестьянская, кровушкой полита, будто дождичком осенним, и нет спасенья ни князю светлому, ни боярину гордому, ни смерду горемычному, ни купцу честному. Пламенем во все небо поразят вас бесы серые, смолой окропят адской, што превратит живых в страшных калек, а младенцев - в уродов, и сто лет будут болеть и умирать люди,
– Стой, окаянный, ты что там бормочешь?!
– громко воскликнул монах, предводитель монастырского отряда.
– Мне лучше ведома воля Спаса: он велит встречать бесов мечом и крестом!
– Сатано!
– завыл нищий, тыча скрюченным пальцем в монаха.
– Сатано-о, в подряснике сатано, а копыта - вон они, снаружи твои копыта, вижу их, и рога вижу на лбу твоем, сатано!..
Мужики во все глаза смотрели на монаха, и кое-кому уже въяве чудились рога на его высоком лбу, однако монах не смутился, взял нищего за шиворот, поставил на ноги.
– Ну-ка, православные, глянем, не сам ли он сатана на службе у нехристей?
– Оставь его, отче, ибо провидец он, - робко попросил дюжий растерянный ополченец.
– Вишь, вериги на ем, юрод он.
– Вериги? Ныне божьи люди свои вериги отдают на мечи и копья.
Монах рванул рубище нищего; открылась мускулистая грудь, на ней висели железная цепь и крепко затянутый шнурком кожаный мешочек. Глаза нищего сверкнули осмысленной злобой, монах усмехнулся, кивнул Юрку Сапожнику:
– Держи его крепче, сыне, взглянуть надобно, не святые ли мощи таятся в сей калите?
Он осторожно развязал мешочек, отстранясь, заглянул в него, потряс легонько, наружу посыпался сероватый порошок.
– Грех, грех - по ветру развеян пепел великомученика, снадобье бесценное, исцеляющее от болезней, осушающее слезы вдовицы, дающее силы слабому, зрение слепому, смелость робкому…
– Ага, - перебил монах, - снадобье? Давайте, дети мои, полечим сего горемыку от страха и скудоумия. Он, знать, на себя и щепоти не потратил - больно сирот и вдовиц жалеет, для них бережет. Раскройте ему зев, а я и всыплю от пепла великомученика.
Нищий завизжал, ударил Юрка ногой, выхватил из-под рубища узкий кинжал, но монах был настороже, отбросив мешочек, поймал руку "юродивого" своей могучей дланью, сжал так, что у того ноги подкосились.
– Ордынская собака!
– гневно произнес монах.
– Божьим человеком прикинулся. Я тебя сразу прозрел по речам твоим, мы истинно божьих людей каждодневно привечаем. Сказывай правду!
Ползая в пыли у ног ратников, "нищий" молил о пощаде, говорил, что был ордынским рабом, его мучили, и только для виду согласился служить Мамаю - лишь бы получить волю.
– Для виду? А речи твои поганые? Скольких небось уж смутил, окаянный!.. А из мешка свово в какие колодцы сыпал?
Мужики смотрели на извивающегося в пыли человека со страхом.
– Поняли, отчего озверел Васька Тупик?
– спросил Таршила.
– Што ж делать с ним, святой отец?
– спросил Фрол.
Монах пожал плечами, сурово глядя на затихшего лазутчика.
– Ты начальник, решай. Тут дело мирское.
– С собой взять придется.
– На кой бес он нужон?
– проворчал Таршила.
– Да и сбежит дорогой. С изменниками разговор один.