Куликовская битва. Поле Куликово

Возовиков Владимир Степанович

Одно все же стало тревожить Боброка в великом князе - растущая жесткая властность, самоуверенность и нетерпимость к чужой воле. С противниками тверд - добро, но ведь и к своим порой бывает не мягче. Угроза рубить головы боярам может когда-нибудь нехорошим эхом отозваться. И союз русских князей пока еще больше их доброй волей держится, а князья ведь разные. Белозерские или тарусские всякое слово Димитрия без оговорок примут, иное дело брат его двоюродный - серпуховской князь Владимир Андреевич. Родом он Димитрию равен, сила за ним немалая - частью самой Москвы владеет, - а уж душа - кремень да железо. Но подойди к такому с уважением, попроси о помощи, участии ли, он за то государское уважение и честь оказанную сердце из груди

вынет да на ладони поднесет. Димитрий же гонца к нему шлет с приказом безоговорочным, будто к простому человеку служилому: "Велю тебе, княже…" Нынче ладно - ордынская угроза Москве и землям Серпуховского крепче цепи железной держит его под Димитрием; завтра же случись что, он на этакое повеление дерзостью ответит: животом-де маюсь, княже великий, с печи слезть не могу, сам уж обходись как-нибудь, брат любезный. Одним ведь словом неосторожным союз этот сильный порушить можно, неужто Димитрий того не понимает? Или понять не хочет? До Вожи вроде понимал, перед сильными союзниками не заносился. Значит, неспроста властность выказывает… Об Ольге Рязанском поначалу не велел худого слова молвить, но вдруг сам же принародно обругал его окаянным Святополком. А Ольг-то ведь обидчив!

Знает многомудрый Боброк о своем государе даже то, в чем Димитрий небось самому себе не признается. Хочется князю московскому стать царем на Руси. Боброку для князя того ж хочется не меньше, да не приспело время русских царей. Ни в Твери, ни в Рязани, ни в Нижнем, не говоря уж о Новгороде Великом, не примут воевод, московским государем поставленных. А без того какая ж царская власть! Побил вон Димитрий Михаила Тверского, а Боброк побил Ольга Рязанского, но великие княжения за обоими остались, только и признали тверской да рязанский государи Димитрия старшим братом. Михаила-то из Литвы воротить пришлось. Ну-ка, не вороти - в Твери бунт начнется. Пусть хоть татарин, да свой боярин!

Вот и теперь полка не прислал Михаил то ли из-за старой обиды, то ли из-за новой: "Велю тебе, княже…" Расхлебывай-ка великокняжескую свою гордыню! Убудет ли тебя, коли шапку поломаешь перед седобородым князем тверским? Попозже и счеты свести можно, а ныне, ради силы своей же, переломи гордость. Вон Иван Калита тихой-то сапой в страшенные времена титул великого князя всея Руси ухватил да и Москву поднял… С тем, кто попроще, не высокомерен Димитрий - десятскому в пояс поклонится, - но равному по роду - боже избави! А тому, кто повыше тебя или подметки твоей не достает, кланяться нехитро. Ты вот равному поклонись!..

Как будто малостью недоволен Боброк в своем государе, но знал опытный воевода, что в большом человеке и самая малость способна сгубить его силу. Ордынская брехня о заговоре против Москвы, она дальний прицел имеет, в ней и намек иным государям - воспользоваться моментом да свести счеты с Димитрием за дела прошлые. И если ныне тверской да рязанский князья замкнут в себе обиды старые, не помешают Москве встретить Мамая всей силой, какую сумеет она собрать, - уже за то им слава и ныне, и вовеки. Димитрий, конечно, думает иначе, да ведь одними думами действительности не переменишь… Эх, кабы жив был митрополит Алексий, воевода Боброк сумел бы через него повлиять на государя. Алексия Димитрий во всем слушал, а с Боброком считается лишь в делах войны, когда уж войско в поле вышло…

–  Купцов-сурожан ты к кому поставил?
– спросил вдруг великий князь.

–  К брату твоему, Владимиру Андреевичу, в полк определил.

–  Весь десяток?

–  Да, государь.

–  Как пойдем из Коломны, троих с Иваном Шихом пошли в сторожевой полк, чтоб дорогу казали да толмачили при случае. Троих же - Ваську Каптцу да Михаила и Дементия Сараевых - в мой большой полк поставь. Остальных - в другие полки. Да накажи, чтоб бояре не обижали купцов, без них в степи не обойтись.

–  Не забуду, государь.

Димитрий оглянулся, понизил голос:

–

 Догадываешься, зачем взял я этих людей хожалых?

–  Догадываюсь, Димитрий Иванович. Все дороги они знают - от Москвы до Таврии и Сарая.

–  Ну-ка, дальше?
– Димитрий заслонился рукой, вглядываясь в конец открывшегося поля, где показалось несколько всадников.

–  Задумал ты воевать, как Орда воюет, и сделать с нею то же, что она досель с нами делала.

–  Ох, провидец ты, Дмитрий Михалыч, - засмеялся великий князь.
– Одобряешь ли?

–  Почему бы нет, государь? Войско наше теперь подвижно, обеспечено надолго. Осень наступает, изнурительной жары уж нет, так что дальний поход нам не в погибель станет.

–  Да, воевода! Нельзя с Ордой воевать иначе - то и Вожа нам показала. Ну-ка, выползи против них неуклюжей ратью, начнут они нас дергать да трепать малыми силами, а большие тумены бросят разорять страну, жечь города. Останемся на голом месте с измученным войском. Прежде князья дожидались степняков за крепкими стенами, но то от слабости. Никакие стены сильного войска не сдержат. Такого подвижного врага надо ловить на встречный удар, навязывать ему битву там, где он не ждет и не хочет.

Жутковато и радостно становилось Боброку, что сам государь подтвердил его догадку. Перед походом войско облетели слова Димитрия Ивановича: "Будем сидеть дома - все одно приползут, как змеи ко гнезду, задушат наседку и цыплят сожрут. Надо встречать их вдали от гнезда. Господь простит наш грех - не по собственной воле переступаем мы чужие пределы". Значит, и в самом деле замыслил Димитрий Иванович, в случае удачного сражения с Мамаем, нанести удар в самое сердце Золотой Орды, пройдя до ее столицы через кочевую степь. Именно так предупреждал половецкие набеги на Русь Владимир Мономах - любимец Димитрия…

На легких конях подскакали дозорные, доложили: впереди, у моста через речку Северку, встречают великого князя коломенский епископ Герасим со своей дружиной, а также военачальники пришедших в Коломну отрядов. Димитрий чуть сбавил шаг иноходца, чтобы передовые сотни уплотнили строй. Кони ратников, утомленные дневным переходом, пошли веселее, чувствуя близкий отдых. В Коломну полк войдет завтра, а пока на привале осмотрится, приведет себя в лучший вид, какой должно иметь войско в походе.

Первым проехав по деревянному мосту над прозрачной до дна речкой в зеленых тенистых берегах, Димитрий увидел епископа Герасима во главе военной дружины и бояр с отроками. Все они, кроме священника, были в полной боевой справе. Трубачи сыграли встречу, епископ выехал из рядов дружины навстречу государю, широко благословил его. Димитрий, скинув золоченый шелом, с поклоном принял благословение.

–  Как здоровье твое, отче?

–  Благодарствую, сыне, милостью господа здрав.

Димитрий хорошо знал этого сорокалетнего человека с умным лицом, тихого голосом, упорного делом, умеющего подчинить себе человеческое сердце. Совсем недавно ставили его на епископат с наместником митрополита другом Михаилом, или, как звал его Димитрий, Митяем. Здесь, в Коломне, на порубежье с Рязанью, вблизи Орды, нужен головастый, грамотный и дальнозоркий владыка церкви. По совету Сергия Митяй высмотрел в Ростове дьякона, не только прилежного в церковном вероучении, книгах и языках, но и прослывшего настолько твердым, что среди монашеской братии его побаивались и прозвали Храпом. Рассказал о нем Димитрию, тот весело ответил: "Такой нам годится. Коли среди братии не побоялся недругов нажить, значит, стоящий человек". Сейчас, при встрече с Герасимом, сердце Димитрия болезненно сжалось: нет его друга Митяя, которого прочил в митрополиты. Скоропостижно умер Митяй по дороге в Константинополь, направляясь за благословением к патриарху православной церкви. Не иначе, и тут нанесла тайный удар вражеская рука - многим не хотелось, чтобы русским митрополитом стал друг великого Московского князя.