Кулон на счастье
Шрифт:
– Может, ты медсестра?
Снова вихрь воспоминаний, услужливо подсказывающий нужные ответы. Образы. Далекие, непонятные. Мужчина в белом халате, с круглым зеркалом на лбу. Резкий медицинский запах. Окровавленные перчатки. Чужое. Все чужое. Я затрясла головой.
– Откуда ты родом?
Он говорил быстро, громко, кричал на меня. А я не могла ответить.
– Не знаю.
– Родители? Родственники? Хоть что-нибудь!
– Вить, что случилось? Что происходит?
–
Но я ничего не могла вытрясти из бедной моей, словно бы ватой набитой головы.
А потом он снова, как тогда, у крыльца моего дома, не то чтобы обнял, скорей прижал к себе.
Чтобы сменить тему, я спросила у его кожаной куртки.
– А что магия? Ты ее снова чувствуешь?
– Город, - совершенно серьезно ответил он, - тонет в темноте. И только на Татарской как будто островок нормальной жизни. Но он все меньше.
Вздохнул и выпустил меня на волю. Вне кольца его рук было холодно и одиноко.
Кажется, он что-то еще хотел мне сказать, но не решился. Может, он уже знает о немецком проклятии? И тоже пришел сюда, чтобы поговорить с Евдокией? Или мне просто показалось?
– На кулоне - заклинание, - прошептала я. Вся моя решительность куда-то улетучилась. Наоборот, мне уже хотелось оказаться где-нибудь далеко-далеко. Должно быть, это снова был голос болезни.
Витя хмуро кивнул.
– Ты что же, все знаешь?
По его губам скользнула какая-то кривая, болезненная улыбка. Прежние его улыбки умели врать намного лучше.
– Я придумаю что-нибудь. Ты не бойся. Пусть я сейчас почти ничего не могу, но уж какую-то защиту для одного человека...
Нет, он говорит о чем-то другом. Совсем о другом. Какая защита для одного человека? Зачем? Когда весь город готов погрузиться в непроглядную темень давнего фашистского проклятия.
– Витя. На амулете - заклинание, которое называется «Сумерки мира». Что это за заклинание?
Он помолчал. Взял меня за руку, подвел к фонарю. Вгляделся в лицо, словно надеялся по глазам прочитать правду.
– Варь, кто тебе это сказал? Откуда... откуда тебе знакомо это заклинание?
Что я могла ответить? Приснилось? Увидела в навеянном кулоном бреду?
– Я... не могу сказать.
– Приходилось подбирать слова.
– Я просто знаю. Видела... слышала... в Берлине. Там был немец... и какая-то лавочка с украшениями...
– Так. Только не плачь. «Сумерки мира»... Я их один раз уже видел. Но они иначе работали... Хотя постой! Все сходится... Вот что. Мне надо поговорить с Евдокией.
– Нельзя!
Этого точно нельзя было допустить. Не сегодня. Не сейчас. Почему - я даже не пыталась задуматься.
– Да почему?
Витя шагнул к калитке. Я обогнала его и преградила дорогу. Нельзя!
И тут же услышала, как скрипнула дверь дома.
– Эй, кто это?
– голос у Евдокии Леонтьевны был испуганным.
Я промолчала. Смотрела на Витю. А он отступать не собирался.
– Евдокия Леонтьевна! Это я, Виктор Цветков. Помните меня? Мне надо с вами поговорить. По делу.
– Витя, пожалуйста...
– Варя, я клянусь, я не причиню ей никакого вреда.
Евдокия Леонтьевна уже успела пройти полдороги к калитке и услышала последнюю фразу. Под ее ногой скрипнул снег: она остановилась.
– О чем вы, Витя?
Он зашарил во внутреннем кармане куртки, а потом протянул над калиткой развернутые красные корочки:
– Евдокия Леонтьевна, я сейчас к вам обращаюсь официально, но вы не пугайтесь. Капитан Виктор Цветков, второе управление разведки и контрразведки. Контрмаг...
Евдокия Леонтьевна вдруг схватилась за сердце и покачнулась. Я успела как раз вовремя, чтобы не дать ей упасть.
Витя рванул калитку, но я уже не обращала внимания.
– Она подумала, что ты из-за Сережи...
– Черт.
Мы вместе довели Евдокию Леонтьевну до крылечка.
– Беги за врачом, - потребовала я.
– Не нужно. Сейчас...
Он осторожно положил ладонь на лоб Евдокии Леонтьевны. Сосредоточился. Мне показалось, он считает в уме. Дыхание пожилой женщины немного выровнялось.
– Ну вот. А теперь отведем ее в постель, и пусть отдыхает.
И в этот момент по Татарской, с двух сторон, освещая окрестности фарами, подкатило два автомобиля: довоенный, переделанный в автобус ЗИС, и знакомая уже «Эмка».
Витя, чертыхнувшись сквозь зубы, метнулся к калитке. Я помогла подняться Евдокии и повела ее в дом. Больше меня ничего не должно было заботить, но заботило: Витя. Там. Один. Его же сейчас... Он не выстоит... Максимов же прямо сказал, что его подозревает...
Я помогла Евдокии лечь, стянула валенки, накрыла ее одеялом.
Она поймала мою руку:
– Варя, останься. Не ходи...
– Я должна.
– На хоть, одень мой кулончик. На счастье... Он... где же... Где-то я его оставила... дура старая...
Я покачала головой. Прошла на кухню. Где у Евдокии лекарства, я знала еще с тех времен, когда ей требовался постоянный уход. Ага, вот и сердечные капли...
Я тихонько выскользнула в темноту улицы.
Услышала:
– Максимов! Ваше упрямство напрочь лишило вас логики. Еще раз говорю, женщины ни при чем.