Культура Древней и Средневековой Руси
Шрифт:
Созданные произведения культуры всегда проходят один и тот же путь. Сначала самое главное в них – новизна и свежесть, потом новизна выветривается, выцветает, они становятся старыми, и вот здесь уже отчетливо видно, нужны они или нет. Что-то занимает место милого напоминания о прошлом, а что-то ненужного хлама. И наконец, они делаются старинными, то есть ценными, все больше сближаясь с теми образцами, которые были прежде, образцами, породившими их, уже все более принадлежа неизменной вечности, где на равных все самое дорогое и ценное, созданное историей.
В сфере культуры работают совершенно иные механизмы, нежели в сфере научно-технического прогресса. В процессе последнего одно изобретение продолжает и развивает другое, становится более совершенным на каждом этапе, отталкивается от прошлого. Автомат Калашникова или ракетная установка по сравнению с каменным топором или
В культуре же вообще не существует понятия «прогресс», культура развивается по горизонтали, одно произведение не вытесняет, а дополняет другое, культура идет путем накопления, а не вытеснения. Пушкин не прогрессивнее Гомера, а Репин не совершеннее Леонардо, хотя между ними сотни лет истории. Культура отрицает популярный тезис: «Чем новее – тем современнее». Поэтому в культуре не работает формула «незаменимых людей нет» – в ней все люди незаменимы. Технический прогресс идет таким образом, что то, если условный калькулятор не изобретен в одной стране, он будет изобретен в другой – его необходимость вызвана общими причинами развития общества и необходимостью удобства и комфорта людей. Технический прогресс движется непосредственно потребностями людей, общества в целом, он отвечает уровню благосостояния и технических возможностей цивилизации.
В культуре то, что не создано одним, не может быть создано другим, не написанное Пушкиным, Чеховым, Мопассаном, Прустом не может быть написано больше никем и никогда. Культура нередко развивается вопреки социально политической ситуации: время феодальной раздробленности на Руси, пагубных междоусобных войн, кануна монгольского нашествия отмечено выдающейся культурой Владимиро-Суздальской и Новгородской Руси, тревожное и очень непродолжительное время Бориса Годунова оставило ряд уникальных реализованных (колокольня Ивана Великого, храм Бориса и Глеба в Борисовом Городке и др.) и нереализованных (комплекс храма Гроба Господня в Кремле) памятников архитектуры, первая четверть прошлого столетия в России (три революции, война мировая и Гражданская, разруха, голод и болезни) дали плеяду блестящих имен поэтов, художников, писателей, изобретателей, архитекторов от Маяковского и Мельникова до Соллертинского и Есенина. Культура чаще всего расцетает в условиях трагедий и катастроф и чахнет в благополучии и комфорте. Как точно замечал Орсон Уэллс в роли Гарри Лайма в фильме «Третий человек»: «30 лет при Борджиа принесли Италии войны, террор, убийства и массовые кровопролития, но произвели на свет Микеланджело, Леонардо да Винчи и эпоху Возрождения. В Швейцарии мы имеем братскую любовь, 500 лет демократии и мира – и что они произвели на свет? Часы с кукушкой».
Культура – это то, что создает непредсказуемость. Культура экспериментирует с миром, никогда не зная конечного результата. Поэтому культура не может существовать в мире, где все предсказуемо. С этой точки зрения поп-культура, китч не могут считаться культурой – они штампованы и оттого предсказуемы, они не способны к развитию, всегда вторичны. Настоящая культура всегда на распутье. При этом она не знает, по какой дороге пойдет – все определяется не рациональным мышлением, расчетами, заранее обрисованными перспективами, а теми вещами, которые при всем желании не могут быть инструментализированы. Вдохновением. Страданием. Восторгом. Прозрением. Культура выбирает один путь, теряя другие, но те средства, которыми она пользуется, в которых она воплощена (музыка, живопись, архитектура, литература и пр.), дают возможность понять, как бы все было, если бы мы пошли другими путями. Ю.М. Лотман точно писал: «Искусство дает опыт прохождения непройденных дорог – не только того, что случилось, но и того, что не случилось. А история неслучившегося – это великая и очень важная история». Культура – это возможность видеть то, что не высказано. Флобер точно заметил: «Как зримы эти дороги Испании, нигде не описанные Сервантесом».
То есть культура – это возможность испытать неиспытанное, почувствовать то, что казалось невозможным, культура – это параллельный опыт, порой кардинально расходящийся с повседневным опытом. Автору средневековых западных хроник или русским летописцам казалось нелепым описывать обычный, повседневный
Таким образом, культура вносит в повседневную жизнь удивительное, необъяснимое, но вполне реальное чувство, что где-то есть светлая и благодатная жизнь. Или не светлая и не благодатная – просто жизнь, возможно, тяжкая, суровая, грубая, грязная, но настоящая. Тоска по ней, настоящей, таинственная жажда постижения тайного смысла вещей и событий, смысла, который есть лишь в подлинном, живом, проистекают из ощущения близости этой тайны, этого смысла. Поэтому когда любой человек подходит к нему, этому смыслу, очень близко – он порой вдруг начинает писать, рисовать, мастерить. Так возникают шедевры. А потом это ощущение уходит, культура отступает – и приходят мучения и тоска от невозможности повторить чудесные минуты вдохновения. И рисунок, скульптура, музыка, созданные в минуты этой необыкновенной близости – творца и ее – становятся свидетельством того, что жизнь настоящая есть, и смысл в ней есть, и они зовут за собой. Вот почему всегда и во все времена скульпторы разбивали свои лучшие творения, в печах горели страницы великих рукописей, а картины безжалостно резались, рвались в клочья, заливались краской и кислотой, чтобы не было этой вечной памяти о смысле, о правде, о лучшей и светлой жизни. Культура дает возможность «дожить до себя».
Культура – это всегда пауза в повседневной жизни, она дает возможность остановиться и задуматься. Поэтому культурой нельзя заниматься «на ходу» – невозможно между делом написать серьезную картину, глубокую книгу, создать на бегу, «на коленке» настоящую музыку. Потому что культура заставляет думать, а думать по-настоящему можно, только остановившись, оставшись одному. Любой процесс в жизни состоит из «точек» и «тире» – действия и паузы, которые необходимы друг другу. Это особенно хорошо видно в искусстве. Можно обратить внимание, какое значение имеют паузы в музыке. Вспомним «тему судьбы» из первой части пятой симфонии Бетховена, некоторые песнопения хора Троице-Сергиевой лавры под управлением архимандрита Матфея (Мормыля) из цикла «Память их в род и род», посвященного 600-летию Куликовской битвы (например, «Утоли болезни» Львовского), композицию или мелодию романса «Средь шумного бала» Чайковского.
Страница с нотами романса П.И. Чайковского
Искусство паузы великолепно видно на примере старинных усадебных парков. Самые красивые места парка, где хотелось остановиться, задуматься, побыть наедине с собой, украшались «хижинами сердечных утех» и «храмами уединения», беседками и павильонами, откуда можно было полюбоваться окрестностями, помечтать и просто посидеть в тишине. Любая дорожка шла так, чтобы не только направить идущего, но ускорить или замедлить шаги, направить ход мыслей, придать настроению самые различные оттенки. Пауза, которую создает культура, необходима, чтобы полученное впечатление можно было осмыслить, осознать, уложить в память и сердце. В повседневной жизни паузы необходимы для отдыха, обдумывания, ожидания, осмысления, принятия решения. Они создают расстояние между средой и нами, чтобы обнаружился смысл.
При этом важно понимать, что культура – это не форма самообразования. Так часто воспринимают культуру те, кто привык потреблять всё, что их окружает, – вещи, время, людей, деньги. Х. Арендт точно указывает, что «как только бессмертные произведения прошлого становятся для индивида и общества средством саморазвития и приобретения соответствующего статуса, они теряют своё важнейшее и фундаментальнейшее свойство, а именно захватывать читателя или зрителя и перемещать его через века». Использование культуры для образования превращает ее в прикладной, инструментальный предмет, лишенный всякого духовного, нравственного содержания, за ним видят предназначение, которое ему никогда не было присуще. Человек, ищущий в Шекспире, Шиллере, Гоголе, Васнецове, Бахе образования, ищущий нового, того, что он раньше не знал, загоняет все их произведения в прикладные рамки, лишает себя возможности узнать нечто большее, уникальное, то, что ему могут рассказать только эти люди.