Культурные задачи нашего времени
Шрифт:
Откуда придет этот новый художник? Чаще всего, я думаю, он будет уже не «белый ворон» из выше лежащих сфер общества, а родное дитя пролетариата. Без сомнения, пришелец с могучим талантом и чуткой душою, который всем сердцем и всей волей примкнет к новому коллективу, который примет активное участие в его усилиях и в его судьбе, — такой человек, вероятно, сможет овладеть его массовым опытом настолько, чтобы воплотить его в образах искусства. Но здесь это будет более редким исключением, чем в области отвлеченного познания. Для художественного творчества обязательна конкретность и целостность отражения жизни, а потому необходимо более полное и непосредственное проникновение во все переживания коллектива, чем для творчества научного и философского.
Наблюдаемый за последнее время поворот целого ряда крупных поэтов и художников Запада к социализму ярко выражает притягательную силу пролетарского
Из простого соединения писателя-интеллигента с желанием служить делу пролетариата мы еще не получим пролетарского писателя. Мало сочувствовать интересам рабочего класса и принимать его идеалы, мало изучить его положение в экономики и культуре общества, мало даже активно участвовать в его борьбе, — всего этого недостаточно, чтобы создать из поэта или художника пролетарского идеолога в его области творчества. Надо действительно жить жизнью нового коллектива, ощущать напряженно и глубоко в своем сердце его радости и печали, научиться воспринимать мир его глазами, улавливать движение классовой мысли, усилие классовой воли. Это будет легко и естественно даваться родным детям пролетариата; но для детей по усыновлению это еще долго будет редкой случайностью — результатом счастливого сочетания особенных природных склонностей с необыкновенной тонкостью восприятия, с исключительной отзывчивостью чувства.
Без сомнения, Новый Университет и Новая Энциклопедия помогут развитию пролетарского искусства. Но породить его может только сама непосредственная жизнь коллектива, стихийно концентрируясь в богато одаренных артистических натурах. Его связь станет гармоничнее и тесней, его притягательная энергия возрастет: на поле искусства он также одержит прекрасные победы над старым обществом, творческая сила которого иссякает.
Царство норм, определяющих взаимные отношения людей, разрослось среди капиталистической культуры до колоссальных размеров: разнообразные обычаи, — различные виды права, местного, государственного, международного, — сложная мораль, мелочные формы приличий, и т. под. Причина такого богатства проста и очевидна: общественная система труда в ее целом неорганизованна, анархична, полна противоречий и столкновений, крупных и мелких; нормы восполняют, насколько необходимо, этот недостаток организованности, ставят границы антагонизмам и конфликтам, которые иначе постоянно обострялись бы, усиливаясь вплоть до полного разрушения социальной связи. Индивидуалистическое общество без норм не было бы обществом: оно развалилось бы на составные части, рассеялось бы в виде стихийного потока человеческих атомов.
Другую отличительную черту современного царства норм представляет повсюду его проникающий, своеобразный фетишизм. Источник норм — это общественная связь, интересы коллектива, группового, классового или обще-социального; их сущность лежит в их организующей функции, их основа — объективное сотрудничество людей. Но в обществе, построенном на рыночной и классовой борьбе, все эти элементы недоступны мышлению людей, неизбежно индивидуалистичному. Поэтому для них норма является внешней, самостоятельной силой, ограничивающей личность. Так, сила нравственного правила для индивидуалиста заключается не в том, что оно служит к сплочению коллектива, которого он и не знает, и не чувствует под непрозрачной оболочкой суровой «войны всех против всех». Для него сила и обязательность этого правила состоит всецело в том, что оно — нравственное, что оно предписывается моральным принципом. Моральный же принцип для индивидуалиста определяется именно его обязательностью, независимой от личной воли. «Долг есть долг, и ничего более», — такова наиболее чистая формула индивидуалистической нравственности.
Аналогичным
Как иллюстрацию, я приведу один траги-комический эпизод из моего собственного опыта. Лет 15 тому назад, в одном университетском городе, мне пришлось вступить в местную «марксистскую» организацию. Она состояла из нескольких десятков интеллигентов, и несмотря на свое страшное название, занималась невинными вещами — в сущности, просто самообразованием. Ее руководители находили обыкновенный марксизм «вульгарным», и поставили себе задачей обосновать программу и построить организацию на чисто нравственных началах [21] . В нескольких кружках, объединенных «центральным кружком», при строжайшей конспирации, велись отчаянные диспуты о «свободе воли», об абсолютном принципе нравственности, о предпосылках познания, и т. под. Познакомившись с постановкой вопросов, я заявил, что считаю себя «вульгарным» марксистом, а в нравственных принципах вижу социальный фетишизм, обусловленный отношениями производства. Мне едва не пришлось дорого поплатиться за свою смелость. Мои нравственные товарищи, собираясь без меня, стали обсуждать, не следует ли исключить меня из организации за безнравственность, и склонялись к утвердительному решению: человек считает нравственность фетишизмом, — очевидно, он человек безнравственный. Только по счастливой случайности я успел, поругавшись с руководителями, по собственной инициативе уйти из организации, не дождавшись постановления; и только впоследствии от одного из товарищей я узнал, как близок был к приятной возможности получить чин и звание «исключенного за безнравственность». Так нераздельна мораль от фетишизма в современном интеллигентском сознании.
21
Выражением этих усилий явилась, ныне благополучно забытая, книга П. Нежданова «Нравственность» — синтез идей П. Лаврова и Канта с марксизмом.
Впоследствии, во времена «Проблем идеализма», г. г. идеалисты, переходившие тогда на службу к буржуазии, выдвигали против нас, скрывавшихся под фирмой «реализма», следующее ужасное обвинение: «вы хотите объяснить происхождение нравственности из материальных условий, — значит, вы отрицаете то, что есть для личности самого священного и абсолютного».
В докапиталистические эпохи, а также у сохраняющихся теперь остатков феодальных классов фетишизм норм бывает иной, более конкретного характера: их источником является личный авторитет, реальный или мнимый: для прав — реальная фигура властителя, для нравственности — мнимые персонажи богов. Эти образы, конечно, также воплощали в себе организационные потребности коллектива, и под своей живой, яркой оболочкой были, по существу, столь же бессодержательны: источником нормы, ее санкцией оказывался просто произвол.
Следы такого, более древнего фетишизма удерживаются обыкновенно и в новейшем, отвлеченном: первоисточником мира норм и здесь большей частью признается некоторый верховный авторитет — но он весьма непохож на старые авторитеты. Развитое индивидуалистическое мышление не может принять его в образе живой, человекоподобной индивидуальности, — личность привыкла замыкаться от всякой другой конкретной личности, привыкла отстаивать свою отдельность и автономность от других, ей подобных. Поэтому верховный авторитет, для этого типа мышления возможен лишь в совершенно обезличенном до полной бессодержательности, опустошенном виде: все его человеческие признаки исчезают, расплываясь в концепции «абсолютного».
Итак, фетишизм социальных норм неразрывно связан в индивидуалистическом, как и в авторитарном мире, с их принудительностью. Поскольку эта принудительность нужна и полезна классу или обществу, постольку фетишизм культурно-необходим.
Если фетишизм социальных норм обусловлен дроблением коллектива, маскирующим этот последний, и скрывающим его от мышления личности, то пролетарская культура, основанная на объединении людей в новый коллектив, очевидно, не нуждается в фетишизме, и должна с ним покончить. Так это и происходит в действительности.