Культурология
Шрифт:
Однако проблема не только в нащупывании и определении путей и эффективных способов модернизации России в целом, но и в том, как поставить заслон массовым социальным преобразованиям и изменениям, вызывающим все возрастающий объем негативных социальных последствий. Трагизм ситуации заключается в том, что большинство социальных реформаторов («инженеров») не отдают себе отчета, что их вроде бы частные, локальные решения, суммируясь и сливаясь на уровне страны в бурный поток, быстро изменяют облик социальной и общественной жизни. Изменения эти не только не совпадают с замышляемыми и декларируемыми целями, но зачастую им противоположны.
Предпосылки модернизации сложились, когда развитие Запада обусловило превращение истории во всемирную и становление идеологии прогресса. «Вызов Запада предстал как вызов современности прошлому.
«В ходе модернизации, — пишет Федотова, — происходит переход к современному обществу ( modern society ). Оно включает в себя, прежде всего, коренное отличие современного общества от традиционного — ориентацию на инновации и другие черты: преобладание инноваций над традицией; светский характер социальной жизни; поступательное (нециклическое) развитие; выделенную персональность, преимущественную ориентацию на инструментальные ценности; демократическую систему власти; наличие отложенного спроса, то есть способности производить не ради насущных потребностей, а ради будущего; индустриальный характер; массовое образование; активный деятельный психологический склад (личность типа А); предпочтение мировоззренческому знанию точных наук и технологий (техногенная цивилизация); преобладание универсального над локальным... Процесс модернизации можно рассмотреть как процесс создания институтов и отношений, ценностей и норм, который требует предварительного изменения идентичности людей модернизирующегося общества и завершается сменой их идентичности» [158. С. 39, 63].
Разные типы модернизации — «вестернизация», «догоняющая модернизация», «постмодернизация», «неомодернизация», как показывает Федотова, различаются по тому, как понимается социальная жизнь, какие цели общество ставит, какими способами оно готово их реализовать. Например, в рамках стратегий вестернизации и догоняющей модернизации именно западная жизнь рассматривается как желаемый идеал, в качестве цели выдвигается достижение этого идеала, а способы, в одном случае — прямой перенос структур, технологий и образа жизни западных обществ, в другом —- собственно модернизация, важной составляющей которой является «организация масс для индустриализации» [158. С. 50—62]. Постмодернизация — «это развитие на базе собственных культурных оснований»; здесь рисуется другой идеал — не западное, а «постсовременное общество», органически сочетающее в себе черты современности и культурных традиций, и совершенно иначе понимается способ реализации этого идеала. Постмодернистскую стратегию Федотова поясняет на примере успехов Японии, Таиланда и ряда других азиатских стран. «Успехи названных азиатских стран, — пишет она, — дают некоторые уроки.
1. Проблема социальных трансформаций для своего обсуждения нуждается не только в макросхемах, но и в микроанализе того, как это происходит на уровне каждой страны и даже по-разному развитых регионов.
2. Успех может быть достигнут при отказе от разрушения собственных особенностей, прежде казавшихся исключительно препятствием развитию, вхождению в современность, обновлению в сторону конкурентоспособности с западными странами.
3. Развитие без предварительной смены идентичности позволяет людям сохранить достоинство. Достоинство состоит и в готовности к жертвам, и в готовности к трудовой аскезе (а не только гедоническим ожиданиям)...
4. Такая способность к развитию не имеет предзаданной модели, она использует уникальные особенности своих стран. Например, критикуемый азиатский фатализм, терпеливость оказались полезными свойствами на сборочных линиях технотронного века.
5. Развитие осуществляется в каждой стране или регионе путем управления им, нахождения конкретно и успешно действующих форм. Вместо моделирования, проектирования (равно как их антитезы — полагания на естественное становление западных форм жизни) здесь уместны методы сценарного
6. Осуществляемые трансформации закрепили культурные особенности региона и внесли быстрые изменения в экономику и технологии, но более медленные в социальные процессы. По мнению ряда японских ученых, задачи построения гражданского общества, обычно осуществляемые в ходе модернизации, здесь не решены полностью, но и не отброшены: их предстоит решать» [158. С. 76-77].
Федотова показывает исключительную важность определения содержательной стороны модернизационных преобразований, то есть обсуждение смысла самих преобразований, опыта удачных и неудачных реформ, их ресурсов, цены изменений, цивилизационных и культурных ограничений, условий, позволяющих действовать согласованно и проч. Другими словами, меняется не только понимание технологической стороны социального действия (на смену идее социальной инженерии приходит концепция управления социальными трансформациями), но и его смысловая, содержательная сторона. Последняя все больше основывается на знаниях современных социальных и гуманитарных наук, позволяющих, с одной стороны, не столько описывать, сколько конституировать, прогнозировать и сценировать социальные структуры и изменения, с другой — трансформировать их, реагируя на оценку хода социальных изменений. Еще один важный аспект — успешные социальные трансформации невозможны без самосознания, самоопределения и конституирования самих субъектов социального действия.
В России «новые элиты, — пишет Федотова, — обнаружили номенклатурную сущность, независимо от того, были ли они прежде связаны с номенклатурой или нет. Она состоит в стремлении к замкнутости и отгороженности от общества, в защите элиты от вхождения в нее новых членов, в молчаливой способности отличать своих от чужих и проч. Большая же часть общества оказалась аморфной, неструктурированной. И даже десоциализированной и демодернизированной. В этой ситуации исчезла как возможность общего пути, общих интересов, так и возможность согласования интересов. Невыявленные или недостижимые интересы невозможно согласовать... В этической сфере возникает представление о благе, которое бы позволило в переходный период наполнить смыслом свободу, предстающую перед данными слоями общества поначалу как пустота. Именно здесь, решив проблемы идентификации, люди могут быть готовыми к формулировке своих интересов. Следовательно, всякий договор, согласие в переходный период упирается в способность к артикуляции интересов как предпосылке компромисса (жертвы части интересов), согласования интересов, выработки новых общих правил и консенсуса как полного согласия по поводу базовых ценностей и интересов» [158. С. 166—167].
К сказанному я бы добавил еще несколько моментов. Мы иногда забываем, что помимо реформ экономики необходимо разрешить чудовищный клубок всяческих проблем, накопившихся почти за целое столетие. Нельзя скидывать со счетов и особенности российского менталитета. Кто только на него не ссылается, пытаясь объяснить наше неблагополучие. Но что это, собственно, такое? С одной стороны, наши традиции, с другой — российская духовность. Один смысл духовности постоянно обсуждает Н. Бердяев. По его мнению, духовность предполагает культ, религиозное отношение, веру в иные реальности, в конечном счете, в Бога, как бы его ни понимать. Отсюда бердяевское учение о «символичности» культуры и бытия человека: культура, пишет он, символична, в ней даны лишь символы, знаки иного духовного мира, но сам этот мир непосредственно реально не достигается.
Другой смысл российской духовности — в ее эзотеричности. Эзотерическое — это не обязательно запредельное, тайное, дело в другом (см.: [130; 131; 137]). Эзотерическая личность больше верит в тот, подлинный мир, чем в этот, обыденный, живет не столько здесь, сколько там. При этом нельзя понимать дело так, что такая личность просто воображает, грезит, пребывает, как говорил Платон, в состоянии творческого безумия. Нет, она полноценно живет в своем творчестве, в размышлении о мире, в стремлении понять последние проблемы жизни и бытия. Эзотерическая личность каждый раз заново рождается во всем этом и через это. Для русского интеллигента конца XIX — начала XX в. духовный эзотеризм сделался буквально образом жизни, заслонил собой обыденную жизнь с ее практическими заботами и проблемами.