Кундуз-Гардез. Бригада уходит в горы
Шрифт:
— Тащи стакан, — доставая из внутреннего кармана деньги и опасливо озираясь попросил я.
— О! Молодец, — оживился больной солдатик, пообещал, — я быстренько.
Через пару минут возвращается, тащит стакан наполовину наполненный мочой коричневого цвета и протягивая емкость подмигивая советует:
— Ты глаза закрой и махом как водку пей.
Прямо по ладони в которой у него стакан был, я с левой руки двинул. Плеснула ему в лицо моча. Он и ахнуть не успел, как я здоровой ногой ему в промежность добавил, а когда он загнулся то ласково пожелал:
— Ну, передавай привет Родине! Паскуда!
— Ты… — разгибаясь захрипел желтушник и не закончил фразу, скрючившись
Вот только не надо думать, что все желтушники были «шлангами» отнюдь. Большинство заболевало, от бытовых условий в которых мы жили. Потом желтуха это ведь на всю жизнь последствия. Навечно пораженная печень, слабенький иммунитет, пожизненная диета и вынужденная трезвость. Не так то и много находилось желающих, добровольно это «удовольствие» испытать. Большая часть желтушников отлежав в госпиталях и съездив в отпуск домой возвращалась в подразделения. Им положен легкий труд и диета. Правда смешно? В армии в Афгане легкий труд и диета. Выполняли те работы и таскали те же тяжести, бывшие желтушники, ну а кормились все с одного котла. Не только своей и чужой кровушкой мы землю Афгана полили, коричневой от гепатита Б мочи как бы не побольше пролито было. Пока молодые были то еще ничего. Пили водочку соленым да жирным закусывали, тяжести без всяких скидок таскали. И только через годы уже, загибаться стали. Таких инвалидов в сводках военных потерь не учитывают, потерями их не считают, а ведь они тоже жертвы этой войны.
Две недели я был на излечении, на одной пайке. Не то что недоедал, голодал. Нас в медицинской палатке, семеро было, легко раненые просто больные. Лечить, лечили, а вот кормить… не было жратвы, одну бурду давали, да и той мало. Наши роту, опять черти по горам отправили мотаться, поддержать некому было. Вот тут то я окончательно постиг, что такое настоящая служба и настоящий десантник.
Чем настоящий солдат отличается от плакатного? А тем, что не сдается он, выживет, и плевать ему на уставы и прочую военную дребедень.
Только ручка у меня двигаться стала, но еще завязанной в бинты культей была, как стал я мыслить с товарищами думу трудную — думу горькую, как еды добыть. Худой как узник Освенцима, грязный, вшивый, ослабленный, больной, вот таким я стал. Остальные больные и раненые не лучше. Решились мы не умирать голодной смертушкой, а пойти на дело страшное, опасное, требующее настоящей военной доблести. А именно ею издревле и отличались десантники и этому их упорно и настойчиво учат отцы — командиры и старшие товарищи, а доблести эти: отвага, решительность, смекалка, и холодное презрение к гипотической каре советского закона.
В двадцати метрах от ПМП располагался бункер, а в нем продовольственный склад бригады. И не просто располагался, а охранялся бдительным караулом, и днем и ночью часовой «все ходит по цепи кругом». На ночь заместитель командира бригады по тылу, закрывал склад семью замками и опечатывал его личной печатью. Вот как самое ценное имущество охраняли.
Силенок часового без крови снять не было, да и не будешь по своему же товарищу бить, а чтобы ликвидировать часового, об этом даже с голодухи не думали. Что делать? На этот вечный вопрос, многие российские интеллигенты до сих пор ответить не могут, а уж бумаги то извели, а книжек то написали, уйму. Самые известные так и называются: «Что делать?»; «Преступление и наказание». В ту пору интеллигентом я не был, и потому ответ на вопрос: «тварь я дрожащая иль право имею?», нашел быстро: «Права не имею, но жрать хочу, а посему…» Подошел к разводящему, что вел на посты дежурную смену, он тоже из Гайджунайской
Ночью, семеро увечных, трогательно помогая друг другу, разобрали крышу бункера и два часа в меру сил тягали со склада продовольствие, затем крышу аккуратно закрыли, печати, замки все осталось в целости. А часовой, пока мы расхищали военное добро, бдил чтобы нас случайно не застукали, или если использовать не военный, а уголовный жаргон, стоял на стреме.
Утром майор, наш главный бригадный снабженец и кормилец, крику поднял до небес: «Обворовали!» В караульном помещении, с участием дежурного по части и с разрешения комбрига, провели обыск. Нет ничего, ничего не знаем, печати и замки все целое.
— Да как вы вообще? Товарищ майор! Такое…, про нас могли подумать? — возмущаются солдаты и начальник караула.
Обыскали помещение роты, с которой наряжался караул, нет ничего. Все ямы все укромные места обшарили, ничего нет.
Палатки ПМП с больными и увечными, обыскивать и не подумали. Не могли, значит и представить себе, что убогие такое дело могут провернуть.
Испарилось все. Комбриг на майора косо смотрит:
— А может майор, это твои подчиненные украли? Может зря ты на караул клевещешь?
— Мои в меру воруют! — в запале признается майор.
Теперь думу трудную — думу горькую мыслили уже штабные офицеры бригады. Как все списать? Да новое довольствие получить? Но они хоть и штабные, но десантники, и нам солдатам не пришлось за них краснеть и их стыдится.
У нас в бригаде от третьего батальона несколько рот отдельными гарнизонами стояли, снабжали их естественно со складов бригады. Обычно они за продовольствием и боеприпасами сами ездили, машины под прикрытием БМД. А тут герой зам по тылу, со своими писарями и кладовщиками, сам им повез продукты. БМД на буксире потащил старую раздолбанную грузовую машину. Вы уже догадались? Совершенно верно! Напали на эту колонну враги, но писаря и кладовщики отбили вражье нападение. Машина с продовольствием сгорела? Ну, так на войне не без потерь. Выписать новое!
— А у вас товарищ комбриг, даже писаря воевать умеют! Отлично учите личный состав! Объявляю вам благодарность. Отличившихся к наградам!
— Служу Советскому Союзу! — отвечает комбриг проверяющему со штаба армии, — Есть представить к наградам!
Вот какую операцию спланировали и провели увечные, обессилившие от голодухи воины. Никто в накладе не остался, больные и раненые получили нормальное питание, караул свою долю, продовольствие подвезли новое, даже майор и то медальку заработал. Уметь надо, служить, уметь, вот так-то товарищи. Вот только с тех пор на складе кроме часового еще по очереди дежурили кладовщики и писаря вооруженные автоматами. Так это они бдительность проявляли. Если все воровать будут, то им бедным, что останется? Каждый раз машины сжигать? Так можно и настоящую засаду напороться.
Как только мне чуток полегче стало, а силенок от уворованной пищи вроде как и прибыло, то выставив перевязанную культю как пропуск, я стал мотаться по части.
— Вы что тут делаете? — иной раз поинтересуется встречный офицер увидев незнакомое лицо.
— Раненый я, с первого батальона, ищу земляков, — жалобно отвечаешь, выставляешь обмотанную бинтами культю, и сразу все вопросы сняты.
Никого я конечно не искал, но в палатке санчасти постоянно находится просто невыносимо, такая там гложет тоска. А тут погулял, там знакомого встретил поболтал, здесь знакомого встретил, последние новости и сплетни узнал, вот время быстрее и веселее прошло. Потом и для здоровья такой моцион полезен.