Кунигас
Шрифт:
— Ты был в Пилленах? Тебя впустили в город? — воскликнул Бернард, задетый за живое. — Рассказывай, что видел на этом дровяном дворе! Наши подъезжали на судах, делали разведку со стороны Немана… куча, говорят, сосновых бревен, поваленных горой; только подпалить и выкурим зверье…
Свальгон покачал головой.
— Нужно быть железным, чтобы подкрасться к этому костру, — сказал он, — не так легко туда пройти… и не очень-то легко займется сруб огнем.
— Кто там верховодит? — перебил крыжак.
Свальгон
— Старый там есть Вальгутис, — пробормотал он, — ну, и кунигасыня Реда.
— Так… вдова… да какой из нее там толк? — оборвал Бернард.
— Какой толк? — усмехнулся Швентас. — Она там всему делу голова…
Крестоносец засмеялся.
— Ты спятил, — сказал он.
Швентас замолчал. Некоторое время они оба смотрели друг на друга, ничего не говоря.
— Ну, рассказывай, — начал Бернард, — что видел?
Холоп, явно раздосадованный, вдруг стал сыпать словами, точно стараясь сразу от всего отделаться:
— Что видел? Ну, толстые стены, валы, частоколы, много разных людей, большие силы… Женщину с мечом, смелую, как мужчина. Хорошо, что ушел оттуда целым.
— И так перепугался, что не посмел ни глядеть, ни говорить, — перебил крыжак. — Ты на старости стал глупой скотиной, нет от тебя никакого толку. Только твоего и дела, что ходить за лошадьми да убирать навоз.
Хорошо, что крестоносец не заметил улыбку, искривившую губы батрака.
Швентас промолчал.
Бернард еще раз напрасно попытался извлечь из него что-нибудь. Швентас продолжал молчать или отвечал полусловами. Было ясно, что он потерпел неудачу. Правда, он не изменил, потому что вернулся… но… бывший когда-то таким расторопным и хитрым соглядатаем, Швентас на этот раз пришел ни с чем.
Однако Бернард не хотел запугать его криком, а старался получить хоть какие-нибудь дополнительные подробности об опасном путешествии своего лазутчика.
— Когда ты говорил ей, — домогался он, — что ребенок, быть может, жив, смотрел ты ей в глаза? Не менялась ли она в лице? Не вздрогнула? Не была взволнована?
— Не верит! — повторил Швентас. Бернард задумался.
— Гм, — сказал он, — может быть, нашлись бы доказательства… да ты-то уже чересчур выдохся.
Холоп не возражал; постоял немного у порога, а потом, отпущенный неласковым ворчливым словом, вышел.
Когда он, сгорбленный, измученный, едва плелся по направлению к конюшням, ему повстречался брат госпиталит Сильвестр. Сострадательному брату довольно было встретить последнего из батраков больным или страдающим, чтобы не пройти мимо. Швентас даже не заметил монаха, а только почувствовал ласковый удар по плечу.
— Что ты так плетешься, как будто за спиной у тебя две меры жита? — воскликнул он.
— Устал… промерз… напала хворь… — пробормотал Швентас.
— С чего это ты так?
—
И он почесал себе затылок.
Госпиталит пристально к нему приглядывался.
— Ну, ступай дня на два на больное положение; немного отдохнешь…
Швентас обрадовался, но боялся, что скажет Бернард.
— Не смею, — пробурчал он.
— Я приказываю, — крикнул бойкий старичок, — ступай вниз, к рабочим… если будут силы, то немного прислужись там… и пользу принесешь, и грешное тело побалуешь.
И госпиталит указал рукой на нижний замок. Батрак поклонился и пошел. Отдых в тепле, на лучшей пище, которая давалась всем больничным, ему очень улыбался. А Бернард?.. Пусть себе посердится… Швентас не очень-то теперь об этом беспокоился.
Попасть в лазарет, хотя бы и по приказанию брата Сильвестра, было совсем не так легко. Правда, он был здесь хозяином; не безграничное мягкосердечие его было всем известно, а также чрезмерная поблажливость, а потому помощниками ему назначали людей, которые умели быть построже.
Лазаретные палаты в начале зимы всегда бывали переполнены, в особенности же предназначенные для рабочих и для челяди: там не пустовал ни единый уголочек.
Когда явился Швентас, которого немцы не любили и обзывали медведем и животным, старший над палатой, увидев вновь прибывшего, не хотел и слышать о его приеме.
Напрасно ссылался Швентас на приказание Сильвестра…
— Ложись в навоз и там проспись, — кричал смотритель, — здесь для тебя нет места!..
Но, наперекор всем, именно потому, что его не принимали, Швентас решил остаться. Он не возражал, но прислонился к стене и не двинулся с места.
Надсмотрщика это раздражало. Он попробовал браниться… не помогало. Швентас добился, что его сердитым подзатыльником всунули в палату.
— Лезь, лентяй, нечистое животное, гниль литовская! — орал надсмотрщик. — Жри и жарься… только дармоедствовать я тебе не дам. Ступай, служи!
Лазаретная работа не пугала Швентаса, а потому он не перечил. Его сейчас заставили разносить миски с едой, подавать воду, сторожить, подтоплять печи… Кстати, выкроили ему и дневной паек и дали возможность обогреться.
Сильвестр пришел не скоро… жаловаться было некому; да и не на что…
Вечерю Швентас разносил с таким уверенным видом, как будто век ничего другого не делал. Спать завалился в кухне и спал до света. А на утро никому и в голову не приходило гнать его. Госпиталит явился к первому завтраку, увидел Швентаса в пылу новых обязанностей, улыбнулся ему и нашел, что все в порядке. А так как должность служки в палате для рабочих показалась Сильвестру лишнею, то он взял Швентаса с собой наверх, в помощь при рыцарском и чужеземном отделениях.