Кунсткамера аномалий
Шрифт:
Английский посол в определённой мере правильно понял, что могло означать выдвижение Потёмкина. Он был прав, что и говорить, отмечая, что выражение лица нового фаворита было «совершенно несимпатичным». Потеря левого глаза обезобразила его и без того грубое лицо. Да и вообще его тело не выделялось красотой. Особенно в то время. Он располнел; его массивную фигуру увенчивала голова, напоминавшая собой грушу и наделённая широким бесформенным носом. Его руки оставались неухоженными. Он имел дурную привычку грызть ногти.
Однако Екатерина находила его прекрасным. Она любила его. В начале апреля 1774 года он переехал на квартиру, расположенную в её дворце. Потёмкину было 34 года, Екатерине уже 44. Впервые в жизни она встретила в мужчине все то, что искала, в чём нуждалась. Она нашла в нём не только любовника, но и соратника, и к тому же умного человека. Разумеется, поначалу императрице более всего
Впрочем, именно подобным её словам Потёмкин не верил. Его часто одолевали приступы меланхолии и хандры и прежде всего – ревности. Он ревновал любовников, перебывавших у Екатерины до него – по подсчётам Потёмкина, их было пятнадцать. Но тут он преувеличивал. Она, соглашаясь с упрёками, защищала себя в пространном письме, именованном ею «Чистосердечная исповедь». В нём она рассказывала Потёмкину о том, как жила до знакомства с ним; в конце «Исповеди» императрица писала: «Смею ли я надеяться после сего признания, что Ты отпустишь мне мои грехи? Тебе нужно признать, что не о пятнадцати идёт речь, а лишь о трети этого числа. Сойтись с первым я была принуждена», – здесь она имела в виду своего мужа, – «четвёртого взяла от отчаяния, и я не верю, что их обоих Ты можешь приписать моему легкомыслию. А что до трех остальных, то сумей войти в моё положение. Бог видит, что не от распутства, к которому никакой склонности не имею, и если б я в участь получила с молода мужа, которого бы любить могла, я бы вечно к нему не переменилась. Трудность лишь в том, что моё сердце ни часу не может прожить без любви».
Ни часу… Но с тех пор, как она попала в Россию, ей пришлось прожить без любви долгие годы. Человеку, которого она любила, и который теперь нападал на неё, хотя без неё оставался бы ничем, она говорила в своё оправдание, что ей пришлось столько лет прожить без любви, пришлось столько времени провести словно пленнице. И вот с появлением Потёмкина она почувствовала себя такой счастливой, какой ещё никогда не была с тех пор, как приехала в Россию.
Ей не было ещё пятнадцати, когда она, нежная, рано созревшая и безмерно честолюбивая немецкая принцесса, прибыла в Россию, чтобы стать женой Петра III. Принц Пётр приходился внуком Петру Великому. Матерью его была великая княгиня Анна Петровна, старшая дочь Петра Великого, вышедшая замуж за Карла-Фридриха, герцога Гольштейн-Гогторпа. Когда в феврале 1744 года Екатерина приехала в Россию – в ту пору будущая императрица была принцессой Софьей Фредерикой Августой Анхальт-Цербстской и невестой Петра III, – в ней правила его тётка, прекрасная Елизавета, вторая дочь Петра Великого. За три года до этого Елизавета при содействии гвардейцев путём бескровного дворцового переворота завладела троном – с тех пор, как в 1725 году умер её отец, не раз разгоралась борьба за власть. В юности Елизавета была помолвлена с князем Карлом Августом из Гольштейн-Готторпа, однако свадьбу сыграть не удалось: в Петербурге князь умер от оспы. Елизавета осталась незамужней, но всю свою жизнь испытывала родственные чувства к членам Гольштейнского дома. И когда она принялась искать невесту для своего племянника и наследника, великого князя Петра, то вспомнила именно об этом семействе. Сестра её бывшего жениха, Иоанна, вышла замуж за князя Христиана Августа Анхальт-Цербстского. И именно её Дочь, принцессу Софью, Елизавета выбрала невестой для великого князя.
Хилый, невежественный, душевно неразвитый Пётр (коему исполнилось уже шестнадцать лет) был вовсе не парой Софье. Она заметила это уже при первой встрече. Однако для молодой честолюбивой принцессы это замужество оставалось единственной возможностью порвать со скучной, косной жизнью при дворе одного из хотных немецких княжеств. «Сердце не предвещало мне большого счастья, – писала в своих „Записках“ Екатерина (такое имя она приняла после обряда присоединения к православию), – одно честолюбие меня поддерживало; в глубине души у меня было что-то, что не позволяло мне сомневаться ни минуты в том, что рано или поздно мне самой по себе удастся стать самодержавной Русской императрицей».
Екатерина с головой окунулась в придворную жизнь, и в то время, как в стране нарастал крепостной гнёт, усиливались нищета и страдания русского народа – она демонстрировала и без того привыкшим к расточительной жизни российским дворянам, что значит настоящее мотовство («К концу жизни она задолжала свыше полумиллиона» – Ключевский В. О. Соч.: В 9 т. Т. 5. М., «Мысль», 1989 год).
Разумеется,
Допустим, если что-либо случится с великим князем Петром. А он был человеком болезненным. И потому Елизавета так спешила. 21 августа 1745 года с редкостной пышностью была отпразднована свадьба Петра и Екатерины. Вечером, когда начался придворный бал, императрица позволила молодым задержаться на нём лишь на час. Потом жениха и невесту повели в отведённые им покои. Мадам Крузе, старшая камеристка Екатерины, которой, так сказать, надлежало проверить совершение таинства брака, не смогла сообщить Елизавете ничего утешительного для неё. Судя по «Запискам» Екатерины, ни она, ни Пётр не знали, что же им, собственно говоря, следовало делать.
И очевидно, так продолжалось ещё долго. Екатерина пишет, что Пётр целыми днями устраивал военные учения со своими слугами или дрессировал собак, а по ночам больше всего любил играть в куклы.
Мадам Крузе, писала Екатерина, доставляла великому князю «игрушки, куклы и другие детские забавы, которые он любил до страсти: днём их прятали в мою кровать и под неё. Великий князь ложился первый после ужина, и как только мы были в постели, Крузе запирала дверь на ключ, и тогда великий князь играл до часу или двух ночи; волей-неволей я должна была принимать участие в этом прекрасном развлечении так же, как и Крузе. Часто я над этим смеялась, но ещё чаще это меня изводило и беспокоило, так как вся кровать была покрыта и полна куклами и игрушками, иногда очень тяжёлыми».
Хотя Екатерина была женой наследника престола, долгое время она жила как в клетке. Её камеристки, например мадам Крузе и мадам Чоглокова, да и вообще её служанки напоминали скорее охрану, чем прислугу. Долгое время ей было запрещено писать письма или как-либо иначе извещать о своём самочувствии. В своих «Записках» Екатерина рассказывает, как однажды её гость, кавалер Сакромозо, передал ей весточку от её матери. «Он был нам представлен; целуя мою руку, Сакромозо сунул мне в руку очень маленькую записку и сказал очень тихо: „Это от вашей матери“. Я почти что остолбенела от страху перед тем, что он только что сделал. Я замирала от боязни, как бы кто-нибудь этого не заметил… Однако я взяла записку и сунула её в перчатку; никто этого не заметил. Вернувшись к себе в комнату, в этой свёрнутой записке, в которой он говорил мне, что ждёт ответа через одного итальянского музыканта, приходившего на концерты великого князя, я, действительно, нашла записку от матери, которая, будучи встревожена моим невольным молчанием, спрашивала меня об его причине и хотела знать, в каком положении я нахожусь. Я ответила матери и уведомила се о том, что она хотела знать; я сказала ей, что мне было запрещено писать ей и кому бы то ни было, под предлогом, что русской великой княгине не подобает писать никаких других писем, кроме тех, которые составлялись в коллегии иностранных дел… Я свернула свою записку… и выждала с тревогой и нетерпением минуту, чтобы от неё отделаться. На первом концерте, который был у великого князя, я обошла оркестр и стала за стулом виолончелиста д'0лолио, того человека, на которого мне указали. Когда он увидел, что я остановилась за его стулом, он сделал вид, что вынимает из кармана свой носовой платок, и таким образом широко открыл карман; я сунула туда, как ни в чём ни бывало, свою записку и отправилась в другую сторону, и никто ни о чём не догадался…»
На протяжении всех этих лет, когда за каждым её шагом следили, когда то и дело приходилось переезжать из Петербурга в Москву и наоборот, когда из залов, где проходили блестящие балы, нередко случалось попадать в убогие, плохо отапливаемые комнаты, кишевшие крысами и насекомыми (Екатерина, кстати, часто простужалась), и так на протяжении всех этих лет несвободы она все более развивала умение притворяться. Поначалу дело касалось пустяков, например, она стала украдкой пользоваться мужским седлом для верховой езды. Екатерина писала, с помощью какой хитрости ей удалось придумать такие седла, на которых она могла сидеть так, как ей нравится: «Они были с английским крючком, и можно было перекидывать ногу, чтобы сидеть по-мужски; кроме того, крючок отвинчивался, и другое стремя опускалось и поднималось как угодно и, смотря по тому, что я находила нужным. Когда спрашивали у берейтеров, как я езжу, они отвечали: „На дамском седле, согласно с волей императрицы“; они не лгали; я перекидывала ногу только тогда, когда была уверена, что меня не выдадут…»