Купчино, бастарды с севера
Шрифт:
Два депутатских охранника-облома бдительно замерли возле входной двери. Один тупо пялился в окно. А второй — не менее тупо — в работающий телевизор, установленный на длинной барной стойке. По телевизору на вежливые вопросы журналистов из «кремлёвского пула» отвечал российский Президент. Уверенно так отвечал, со знанием дела. То бишь, увлечённо вещал о необходимости беспощадной борьбы с коррупцией.
«Болтать, как известно, не мешки с цементом ворочать», — усмехнулся про себя Пашка. — «А настоящая, то есть, эффективная борьба — с кем бы то ни было — обеспечивается скрытностью и внезапностью. Школьная аксиома, не требующая доказательств.
Посетителей в зале не было. Только за дальним — относительно входной двери — столиком обнаружились мужчина и женщина: вальяжный депутат Митрофаненко и…
«Ни фига же себе!», — мысленно присвистнул Сомов. — «Ай, да фефёла! Упасть и не встать! Кто такая? Почему не знаю? И не молоденькая уже, наверное, в районе тридцати пяти, но стильная — до полного умопомрачения и нервной дрожи в коленках. Идеальная осанка, длинная-длинная шея, огненно-рыжие волосы. Жаль, что ног толком не рассмотреть. Но и то, что видно, уже внушает… А какие, блин горелый, глаза! Слегка вытянутые, миндалевидные, волшебного нежно-аметистового цвета. Прямо как у трепетных горных лам, обитающих в загадочных чилийских Кордельерах. По крайней мере, так принято выражаться в толстых авантюрно-приключенческих романах… Да, такие глаза могут свести с ума кого угодно. И сопливых пацанов, и седобородых старцев, и многоликих депутатов Государственной Думы…».
Митрофаненко и неизвестная красавица, мило и многообещающе улыбаясь друг другу, о чём-то заинтересованно ворковали. На их столике стояла высокая бутылка тёмно-синего стекла и два пузатых фужера, заполненных на одну треть жидкостью цвета благородного прибалтийского янтаря.
— Что такое? — позабыв про телевизионный экран с говорливым российским Президентом, насторожился один из депутатских телохранителей. — Чувствуешь?
— Ага, лёгкий ветерок, которого раньше не было, — отойдя от окна, подтвердил его напарник. — Непонятный и подозрительный сквознячок образовался. Надо бы проверить…
Пашка благоразумно прикрыл дверку и тихонько прошептал:
— Ладно, потом разберёмся с этим загадочным моментом. Когда свободного времени будет побольше. Установим личность рыжеволосой наяды. Подробно ознакомимся — по всевозможным каналам — с её жизненной биографией. Глядишь, всё и прояснится. Может быть…
Он, выкурив по дороге дежурную сигаретку, подошёл к остановке и забрался в трамвай «двадцать пятого» маршрута, отстаивающийся на «кольце».
Время было рабочее, но, несмотря на это, народа в вагон набилось прилично — уже все сидячие места были заняты, да и в проходах — плотненько — стояли пассажиры.
— Проходим, товарищ, в салон! — раздался с улицы звонкий девичий голосок. — Не создавайте затор на входе! Поимейте совесть! Все хотят попасть на митинг!
— Алиска, это мент. Я знаю, — вмешался ломкий юношеский басок. — Оно нам надо? Пошли, сядем через другую дверь…
«Я же сегодня в форме», — вспомнил Пашка. — «В том плане, что в „зимней полевой“. Если, конечно, это долбанное паскудство так можно назвать. Пятнистая куртка
Трамвай тронулся и, проехав с километр по улице Ярослава Гашека, остановился — перед поворотом на Купчинскую — напротив «Двух капитанов». В вагон, отчаянно работая локтями, просочилась очередная порция пассажиров.
— Пока двери не закроются — дальше не поеду! — злорадно хмыкнув, объявил простуженный голос вагоновожатого. — Трамбуйтесь, земляки! Активней, мать вашу, трамбуйтесь!
Следующая остановка, ещё одна. Свернув на улицу Димитрова, трамвай остановился. Начался очередной пассажирский штурм.
— Да, вы совсем обленились, как я посмотрю! — возмутился вагоновожатый. — До вашего дурацкого митинга, земляки, рукой подать. И пешочком могли бы — по свежему зимнему воздуху — прогуляться. Или, на худой конец, дождаться следующего состава, если ноги больные… Ну-ка, отошли от трамвая, вашу мать! Кому, блин, сказано?
«Хреновые, тревожные и дурно-пахнущие дела», — всерьёз запечалился Сомов. — «Митинговая заявка была оформлена на полторы тысячи человек? Ну-ну. Позвольте не поверить…».
Наконец, доехали до перекрёстка Димитрова и Бухарестской. Практически все пассажиры — дружно и весело — покинули трамвай.
Вокруг было людно и очень шумно. Температура окружающего воздуха вплотную приблизилась к нулевой отметке. С блёкло-серого зимнего неба продолжали падать одиночные снежинки — неправдоподобно-большие, лохматые и разлапистые.
Вся обочина (и частично тротуары), была плотно заставлена разномастным автотранспортом. Где-то вовсю, позабыв про реалии, тенденции и модные тренды двадцать первого века, наяривала разухабистая гармошка, и скрипучий старушечий голос самозабвенно орал матерные частушки. С другой стороны доносился-долетал магнитофонный «Интернационал»: — «Вставай, проклятьем заклеймённый, весь мир голодных и рабов…».
Тёмно-синий забор — по прямому и строгому указанию Главы администрации Фрунзенского района — был заранее демонтирован и сложен аккуратными высокими стопками на берегу злосчастного пруда. А рядом со скромным строительным вагончиком гордо и независимо возвышалась солидная трибуна, сколоченная — со знанием дела — из толстых сосновых досок.
— Настоящее чудо современной архитектуры! — восторженно объявил дедок бомжеватого вида, шагавший рядом с Пашкой. — А как приятно пахнет свежей сосновой стружкой! Прелесть! Правда, майор?
— Правда. Прелесть…
Всё, вроде бы, шло нормально. Посты — и местные и районные — были дисциплинированно выставлены в нужных местах. Никаких эксцессов и происшествий не наблюдалось. Полицейские, лениво переминаясь с ноги на ногу, откровенно скучали. Граждане и гражданки, язвительно пересмеиваясь, беззаботно кучковались. Неправдоподобно-крупные и разлапистые снежинки опускались с неба.
Сомов заметил жену, бравшую интервью у какого-то худосочного очкастого субъекта в кожаной кепке, но подойти так и не решился, Александра фанатично обожала свою профессию и люто ненавидела, когда её — без веских на то причин — отвлекали от любимого дела.