Купеческий сын и живые мертвецы
Шрифт:
— Ничего, я всё вычищу! — пообещала ему ключница.
Валерьян всмотрелся в её лицо: загорелое, но зато гладкое, почти без морщин — хоть ей уже стукнуло шестьдесят. И невольно передернул плечами. Он знал, по какой причине «баба Мавра», как называл её Иван, взялась помогать ему. Но от этого знания на душе у него было муторно.
А ключница прибавила между тем — пока Валерьян переодевался, стоя за дверцей старого, с покоробившимся шпоном, шифоньера:
— Поднимайся к себе безбоязненно — никто тебя не увидит. Софья Кузьминична уехала к портнихе, а Иванушка — тот и со двора-то сорвался!
И она, держа в руках свернутое платье
— Чертова старуха… — пробормотал он.
Как будто и так мало ему неясностей и неопределенностей в этом деле — еще и она решила напустить туману! Тревога снедала его с того самого момента, как он сбежал с кладбища. Едва не забыл забрать бесценную книгу в красной обложке. И бросил там камни несусветной стоимости — с которыми теперь наверняка придется распроститься.
Да, при своем бегстве он принял некоторые меры предосторожности. Во-первых, снова намотал цепь на прутья кладбищенских ворот. Во-вторых, прочел по красному гримуару заклятье, которое должно было не подпустить кадавров — ходячих мертвецов — к этим воротам. А, в-третьих, торопливо шагая к дому по Губернской улице, Валерьян по памяти произнес несколько заклятий, которые призваны были удержать жителей в их домах. Не позволить им высунуть носы на улицу и увидеть что-то неподобающее. А от «бабы Мавры» он знал: вечерней службы сегодня в Духовской церкви не будет.
И всё же Валерьян ясно осознавал: контроль над ходом событий он утратил. Он-то планировал поднять только одного кадавра: покойного отца своего дяди. Да и то, по правде сказать, не воспринимал он свою затею как выполнимую. Обряд мог не сработать. Митрофан Алтынов мог не выпустить своего отца из гроба — даже если бы понял, что тот восстал. Особенно если понял бы это! Да и все устрашающие легенды о поднявшихся из гробов кадаврах могли оказаться чистой выдумкой. С чего бы это им было неудержимо стремиться к человекоубийству? Любое стремление предполагает наличие эмоций, а эмоции свойственны только живым — отнюдь не мертвым!
Но вот, поди ж ты: вместо одного восставшего покойника он получил их целое кладбище! Да, разумеется: шансы Митрофана Кузьмича выбраться из этой передряги живым теперь падали почти до нуля. И, если бы купец умер, не изменив своего завещания, план Валерьяна сработал бы. Однако — возникало много непредвиденных вопросов. Как быть со всеми теми кадаврами, что запрудили сейчас Духовской погост? Ведь не позже завтрашнего утра их обнаружат прихожане, желающие попасть в храм! Что будет, если эти существа всё-таки вырвутся за пределы некрополя? Ведь даже калитку рядом с чугунными воротами он никакими заклятьями не защитил — просто не подумал об этом.
И — самый пугающий вопрос: что он, Валерьян Эзопов, станет делать, если кто-то уличит его в содеянном?
Впрочем, тут же одернул он себя, старая ключница ведь уже приняла кое-какие меры, дабы такой опасности не возникло. А в случае чего обещала Валерьяну и дополнительную помощь. Но до чего же не хотелось Валерьяну эту помощь от неё принимать!
— Ну, да что уж теперь, — пробормотал он. — Поздно идти на попятный.
И он, распахнув дверь каморки, вышел за порог и направился к лестнице, ведущей на второй этаж алтыновского дома.
4
Иванушка
И тут до него донесся голос поповской дочки.
— Ванечка! — кричала ему Зина с колокольни, и голос ее звучал с каким-то потусторонним отчаянием. — Они добираются до него! И сюда тоже!
С усилием — как если бы его шею сковали колодками — Иванушка поднял голову: поглядел на балкончик с часами. Зина, которая теперь ясно видела его, еще раз повела рукой, указывая вниз. Но купеческий сын уже успел увидеть то, к чему она хотела привлечь его внимание. И отцовскую телегу, груженую воском — возле которой (адские псы) мертвяки доедали сейчас лежащую на боку, растерзанную лошадь. И стоявший на некотором отдалении, за деревьями, фамильный алтыновский склеп — который обложила целая стая тварей с гниющими зубами. И подножие колокольни — где возле низкой дверки, ведущей внутрь, мертвяки тоже топтались. Даже налегали на дверь — хотя и как-то вяло, механистически, как заводные куклы.
Грудь Иванушки сдавило, и все тело его покрыла испарина. Он ощущал, как в ноги ему врезается острый камешек, попавший под подошву старого сапога. Как бьющее с запада солнце прижаривает ему правую щеку. Видел, как шатровый купол старинной Духовской церкви блестит в предзакатном свете. И слышал даже, как шуршит и проминается песчаная почва под ногами мертвяков, что осаждают калитку. Но, вместе с тем, он Иван Алтынов, — это словно бы стал теперь не совсем он.
Иванушка видел себя как бы со стороны: рослого детину с дурацким шестиком-махалкой в руках, в распахнутой на груди белой рубахе, в серых посконных штанах с заплатами на коленях, с клеткой-переноской возле бока. Этот детина хорошо понимал: если он не сделает хоть что-тт прямо сейчас, то погибнут они все: и его отец, и черноглазая бойкая Зина, и он сам, Иван Алтынов, малахольный сынок купца первой гильдии. Уверенность в собственной гибели возникла у Иванушки настолько полная, что он даже представил, как его самого будут хоронить: снесут гроб с его телом в фамильный склеп. То-то наплачется тогда баба Мавра!
«А, может, и не станет о тебе ни одна живая душа плакать, — произнес кто-то в голове Ивана. — Отец помрет раньше твоего, а из всех остальных — ты только одним своим голубям и нужен!»
И эта мысль словно бы что-то сдвинула внутри него. Он снова поглядел на калитку — которая показалась ему слегка размытой, как если бы ее укутывало жаркое марево. Зина еще что-то ему кричала, но её голос странно отдалился. И смысла её слов Иванушка уловить не мог. Листва на кладбищенских деревьях казалась ему теперь не зеленой, а какой-то размыто-бурой. А чугунные прутья ворот как бы истончились, и казалось: воротные створки вот-вот распахнутся под напором (собачьейстаи) своры мертвяков.