Купеческий сын и живые мертвецы
Шрифт:
Иван, конечно, мог бы вернуться в комнату на четвёртом этаже, откуда они с Валерьяном пришли сюда — не мозолить глаза обслуге. Но, во-первых, они в той комнате всё уже осмотрели, и вряд ли там отыскалось бы что-то новое. А, во-вторых, Иван не мог знать с абсолютной точностью, в каком порядке начнут сходиться сюда его гости. И желал присутствовать лично при их приходе — во избежание непредвиденных инцидентов.
Хотя — что уж там было обманывать самого себя: он не уходил, потому как ни в коем случае не желал пропустить появление Зины. И даже рассчитывал, что, если повезёт, он успеет сказать ей несколько слов
"Да и потом, — попытался Иван успокоить самого себя, — главной виновницы всего произошедшего всё равно уже нет в живых. И, чтобы она там ни натворила пятнадцать лет тому назад, сильно навредить Зине это уже не сможет".
Хотя, конечно, оставался ещё отец Александр... И вот его-то репутация почти наверняка окажется подорвана таким родством. Но, если уж и раньше это родство не мешало ему исполнять пастырские обязанности, то не помешает и теперь. Ну, будут горожане честь языками — так что с того? Как говорится, собака лает — ветер сносит. Или, как любила говаривать Мавра Игнатьевна, на каждый роток не накинешь платок. А ещё есть пословица...
Но тут Иван от своих размышлений отвлекся, поскольку Валерьян, до этого преспокойно доедавший свой десерт, вдруг отодвинул стул и встал из-за стола, явно приветствуя кого-то.
Иван резко повернулся к дверям — он сидел к ним боком. И тоже со своего стула поднялся.
В зал входила высокая статная женщина годами за сорок, с золотисто-русыми волосами, убранными в высокую прическу, и с изумрудными сережками в ушах. Именно по этим зелёным искрам, а вовсе не по чертам лица, почти ему не памятным, Иван Алтынов и узнал свою мать Татьяну Дмитриевну.
А следом за ней вошла еще одна женщина: старше годами на добрый десяток лет, в платье, какое обычно носят горничные. И при виде неё Иван снова вспомнил новое для себя словечко галлюцинации. Даже захотел ущипнуть себя за запястье — проверить, не задремал ли он, часом, после бессонной ночи, так и продолжая сидеть за столом?
Однако же все его подозрения тотчас развеял Валерьян, который с галантной любезностью выговорил:
— Я рад приветствовать вас, сударыни! Вы — наши первые гостьи.
То есть, он тоже явно видел двух женщин! И у Ивана упало сердце: как оказалось, все его давешние успокоительные соображения гроша ломаного не стоили.
А Татьяна Дмитриевна между тем произнесла, стягивая с рук длинные перчатки:
— Я тоже рада, что мы наконец-то добрались! Путешествие оказалось весьма утомительным. Но, разумеется, я не могла пренебречь твоей, сын мой, настоятельной просьбой прибыть в Живогорск. — И она улыбнулась Ивану — несколько принужденно, как тому показалось.
— Благодарю вас, маменька, что вы так быстро на мою просьбу откликнулись, — выговорил Иван внезапно осипшим голосом и попытался откашляться: ему в горло будто сухих опилок насыпали; не отрываясь, он глядел на спутницу своей матери.
Татьяна Дмитриевна его взгляд перехватила и снова улыбнулась, на сей раз — насмешливо.
—
— Россказням? — переспросил Иван, невольно возвышая голос; даже его хрипота вдруг прошла сама собой. — Как по мне, известиям о кончине этой особы следует дать совершенно иное наименование: злонамеренная мистификация. Вряд ли я ошибусь, если предположу, что ваша теперешняя спутница, Агриппина Ивановна Федотова, умышленно ввела в заблуждение семейство своей дочери Аглаи, когда убедила какую-то свою приятельницу отправить в Живогорск сообщение о её, Агриппины Федотовой, смерти. Очевидно, у Агриппины Ивановны были резоны поступить так.
По мере того, как он говорил, изящно очерченные брови его матери поднимались всё выше и выше. И когда Иван, наконец, умолк, Татьяна Дмитриевна, не скрывая изумления, произнесла:
— А до меня, представь, доходили из Живогорска слухи, что ты, сын мой, совсем умом не блещешь! Счастлива обнаружить, что это было неправдой! Или, быть может, ты умышленно изображал недалёкого умом недоросля? Может, и у тебя имелись для этого какие-то резоны?
— Можете считать, маменька, — проговорил Иван Алтынов, — что вам тоже преподносили под видом правды нелепые россказни.
Тут Валерьян у него за спиной нарочито громко закашлялся, и до Ивана дошло: надо бы сбавить обороты! Он явно взял недопустимый тон в разговоре с матерью, которая всё-таки на его телеграмму отозвалась: подхватилась и прикатила в Живогорск, пусть и в сопровождении мнимоумершей Зининой бабки. Да и официанты, сновавшие по залу, уже начали бросать на Ивана недоуменные взгляды.
— Однако, — произнес Иван уже с иным выражением, — это всё — мелочи. А нам с вами, маменька, следовало бы переговорить по существу дела.
— Да, несомненно! — Татьяна Дмитриевна с заметным облегчением выдохнула. — Наверняка здесь найдётся свободная комната, где ты сможешь обо всех здешних неурядицах мне поведать.
Но — ничего поведать своей матери Иван Алтынов не успел. Ибо в этот самый момент от дверей зала для приёмов донесся потрясенный женский возглас. И купеческий сын, поглядев в ту сторону, понял: сюда явились две новые посетительницы.
2
— Да неужто это и вправду ты, баушка? — воскликнула Зина Тихомирова, делая несколько шагов вперёд; на лице поповской дочки читалась изумленная радость.
Однако потрясённый возглас, услышанный Иваном, издала вовсе не она. Возле самого порога, держась рукой за сердце, застыла в неподвижности другая женщина: красивая брюнетка лет тридцати пяти, черноглазая, с молочно-белой кожей и тонкой, как у юной девушки, талией. Вид у женщины был довольно-таки утомленный: под глазами залегли тени, и лицо слегка осунулось. Ясно было: попадья только-только вернулась домой с богомолья. А дома её ждала новость, что её мужа чуть было не прикончил колдовской реквизит её матери. Наверняка Аглая Тихомирова лишь потому решила отозваться на отправленное Иваном приглашение, что её уговорила Зина.