Куплю чужое лицо
Шрифт:
– А может, зря скрываете? Даю гарантию – молодое поколение, ученики вас поймут и оценят вашу многогранность.
– Какая, к черту, многогранность! Мои рафинированные мальчики и девочки, утонченные интеллектуалы, придут в ужас и будут меня презирать. – Чернорижский усмехнулся. – Представляю, что будет, если они прочитают хотя бы пару сцен, где крутые ребята подменяют двойником директора ФСБ или организуют ложное покушение на президента страны. Хотя, возможно, они оценят постельные сцены…
– У вас богатая фантазия. Дадите что-нибудь почитать из своего?
– Дам… – не очень охотно отреагировал Глеб Сергеевич. – К сожалению, никто не интересуется моими
И он с треском провел ногтями по отросшей щетине.
– Не грустите, профессор. Может, именно как автор детективов вы и останетесь в благодарной памяти потомков. Кстати, у меня был знакомый профессор, Святозаров. Он преподавал экономику социализма. А когда начались перемены и его наука оказалась нежизненной, он ушел бомжевать. Он попал в сложную ситуацию, жена продала квартиру и удрала с любовником в Америку. Он ночевал где придется, подрабатывал грузчиком в универсаме – как бы наложил на себя епитимью.
– Многие люди науки потерпели крах. Но, я вам скажу, все, кто проповедовал или, так сказать, практически осуществлял «коммунизм», выплыли, сделав крен в другую сторону. Хуже всех, как ни странно, живут те, кто всегда был вне идеологии: ядерщики, физики, математики… И я прозябал, пока не придумал новую забаву – писать «дюдики». Никогда не думал, что стану автором подобной муры. Кстати, мне пришлось попутно собирать новые слова, эти жуткие выражения, жаргонизмы; я, может, составлю словарь. Между прочим, слова, как и люди, могут рождаться уродами. Особенно часто – в уродливые времена. Революционный «новояз»… И вот теперь я тоже участвую в изнасиловании русского языка. Главный редактор советует мне побольше трупов, грязи, секса и уголовного жаргона. И я суетливо запроституировал… Хе-хе. Но зато теперь я могу позволить себе поехать, как сейчас говорят, «оттянуться». И не жалею. Жену отправил отдохнуть во Францию… Как вам Таиланд? Удивительная страна! В ней столько же экзотики, как и мира, спокойствия, согласия и буддистского рационализма. Я даже не знаю, как мне использовать все эти разноцветные впечатления для крутого боевика.
И тут меня будто потянули за язык.
– Я могу дать вам материал для сюжета.
– С удовольствием. Кстати, вы так ничего о себе не рассказали. Впрочем, я не даю вам даже открыть рта.
Нельзя сказать, что профессор был неплохим слушателем. Он сначала с трудом осваивал превратности моей судьбы, видно, пытался примерить на себя эти малопонятные зигзаги. В его жизни, вероятно, все было запланировано на годы вперед. Поступление в университет, аспирантура, научные статьи, кандидатская, докторская, коллоквиумы, конференции, семинары, принципы народности, партийности, доступности и непрошибаемости. Теория научного наслаждения искусством социалистического реализма.
Профессор кивал, и я позволил себе отвлечься вопросом:
– Глеб Сергеевич, все хотел уточнить, на чем вы специализировались?
– Не вдаваясь в подробности – это традиции русской и советской батальной литературы в творчестве Толстого, Шолохова, Фадеева, Казакевича, Симонова и других.
Я поблагодарил и продолжил рассказ. Пат сладко причмокивала во сне. Бог знает, что ей снилось. Я погладил черную головку, она во сне благодарно прижалась ко мне.
Профессор с восторгом выслушал историю о том, как я отказался принимать вторую присягу в украинских погранвойсках: «Есть еще настоящие офицеры!» Он плакал, когда я рассказывал, как умирал в полицейских застенках мой друг Валера Скоков,
– Не ищите шрамы на моем лице. Все они сосредоточены в других местах. И, поверьте, их предостаточно.
– А что было дальше? – тихо спросил Чернорижский.
– А дальше – у меня никого не осталось во всем мире, кроме этого маленького существа.
Я погладил Пат по щеке, она тут же открыла глаза и спросила по-русски с трогательным акцентом:
– Приехали?
Мы летели всю ночь, догоняя утро. И не догнали, приземлившись только в полдень. Я помог Паттайе облачиться в пуховую куртку, купленную перед отлетом (на вторую, для меня, не хватило денег). Через «трубу» прошли в здание аэропорта.
Профессор попрощался со мной и протянул визитку.
– Мне бы очень хотелось встретиться с вами и услышать продолжение вашей истории. Позвоните, пожалуйста, если будет желание, и назначьте встречу на любое время.
– Хотите написать новый авантюрный роман?
– Скорее тут материал для трагедии.
Москва встретила нас крепким морозом и холодным солнцем. Пат с ужасом увидела, что у нее изо рта вырываются клубы пара. Но еще больше ее поразил снег, она наклонилась и взяла горсточку. Снег посыпался между пальцев, как сухой порошок.
– Ты что – снега никогда не видела?
– Только в холодильнике… Как тут холодно. Лицо щиплет!
Она попыталась высунуть ладошку из длинного рукава, но у нее ничего не получилось. Я подхватил сумки, и мы рысцой побежали к стоянке автобуса. Пат все время путалась в длинной куртке: в такой одежде никогда не ходила. Она пыталась приподнять полы, одним словом – умора! А меня, разморенного тропическими пляжами, пробрало основательно. Когда подошел автобус, мои кости так промерзли, что при сгибании в суставах трещали, привлекая внимание. Пат посинела, как недозревший баклажан. В автобусе она села у окошка и подавленно смотрела на бескрайние белые поля, пустыри, заснеженные ели. На каждой остановке в автобус ломились люди в однообразных темных одеждах.
– Как дела? – спросил я, беззаботно стуча зубами.
– Хорошо, – прошептала она фиолетовыми губами.
– Мне тоже! – не стал врать я.
Все-таки вернулся на Родину, да еще с экзотической девчонкой, которую непременно возьму себе в жены. Знакомые лопнут от зависти.
Подумал об этом – защемило. Нет у меня никаких знакомых. Давно бы пора обзавестись, да вот сам с собой еще толком не познакомился…
Потом мы нырнули в теплую утробу метро. Но я так и не согрелся: со всех сторон меня обжимали мороженые дубленки и шубы. На переходе сержант милиции проверил мои документы.
– Бомжуешь? – спросил он строго.
– Моржую! – ответил я.
Комната, которую я получил от ведомства, находилась в коммунальной квартире на Полянке. Старый дом неприлично обветшал, от него отваливалась штукатурка. Купцы, которые здесь жили, приходя глубокой ночью, скрипели половицами, вздыхали от хмельной усталости и валились на пуховые перины. Конечно, они не потерпели бы такую разруху. При коммунистах эти дома стали коммунальными. Они мельчали, обрастая изнутри новыми перегородками. А если их ломали, то уже вместе с самими стенами. Дом давно был безнадежно больным. Тут даже стены чихали.