Куплю любовницу для мужа

Халь Евгения

Он все-таки понял! Как? Врать ему бесполезно. Не поверит. Оправдываться гадко. Единственный выход: быстро уйти наверх.

— Не собираюсь говорить на эту тему. Отпусти меня, Гордей, я хочу одеться.

— Отвечай мне, Настя! — он снова хватает меня за руку. — Он, действительно, настолько хорош, как любовник, что ты наплевала на все и отдалась ему там, в саду?

— Я не буду говорить на эту тему. Отпусти!

— И еще… я по дороге все думал. Все вспоминал твою фразу: "я никуда не поеду". Это из-за него или из-за меня? Раньше я бы и не спросил. А сейчас мне очень интересно, что ты имела ввиду.

— Ты, действительно, хочешь знать,

Гора?

— Да, Настюша. Хочу.

— Ладно. Из-за него.

Гордей бледнеет, хватает мою руку и больно сжимает ее.

— Врешь! — шепчет он, едва размыкая онемевшие от гнева губы.

Очень трудно выдержать его взгляд, не отворачиваясь. Но я стараюсь. Тишина между нами становится такой плотной, что ее можно резать ножом, как горький черный хлеб. Недоверие на его лице сменяется болью, а потом снова недоверием. Он не может осознать, что его Настюша, верная, как собака, вдруг нашла себе другого. А я сама могу? Верю ли я в то, что говорю? Прислушиваюсь к себе, к своему сердцу. Там еще жива любовь к Гордею. Она сидит в уголке и горько плачет. Одинокая и потерянная моя любовь к мужу. Я смотрю на нее со стороны. Представляю, что она сидит в темной комнате, а я стою на свету в коридоре. Вот она медленно поднимает голову и с надеждой смотрит на меня. Поджимаю губы и закрываю дверь. Пусть она остается там, в чулане памяти. В темной комнате сердца. А я иду дальше.

— Не вру! — с вызовом отвечаю мужу, выдергивая свою руку из его ладони.

Гордей прерывисто вздыхает, пытается что-то сказать, но в этот момент за его спиной на пороге кухни появляется Тата.

— Привет! — улыбается она, но испуганная гримаса немедленно искажает ее лицо. — Гордей, в чем дело? Все в порядке?

Гордей поворачивается к ней.

— Да, — отвечает он. — А ты как?

— А я там тортик испекла. Вернее, два. Не знала, какой тебе и Насте больше понравится. Поэтому сделала и ванильный и шоколадный.

— Спасибо, — вежливо, но сухо благодарит ее Гордей.

Я, воспользовавшись паузой, быстро поднимаюсь по лестнице в спальню.

— Настя, приготовь мне креветки, пожалуйста, когда оденешься, — кричит Гордей, подойдя к лестнице.

– Я могу, — поспешно предлагает Тата.

— Нет, спасибо, ты не знаешь, какие я люблю, — сухо отвечает Гордей.

Наскоро переодевшись, выхожу на кухню. Гордей работает в гостиной на диване. На коленях ноутбук, по журнальному столику, что стоит рядом с диваном, рассыпаны документы. Странно. Он всегда работает в своем кабинете на втором этаже. Почему он здесь? Охраняет дверь? Думает, что Хлыст вернется, и боится пропустить его? Мои ноги холодеют от страха. Гордей сильный и ловкий, но с Максом мне спокойнее. Жаль, что ему пришлось срочно уехать.

Выхожу на кухню и достаю из холодильника королевские креветки. Гордей обожает их жареными на сковороде в сырной панировке. Я тоже очень люблю их готовить, потому что это одно из тех блюд, которые совершенно невозможно испортить, даже обладая таким антиталантом к готовке, которым щедро наградила меня мать-природа. Высыпаю креветки из пакета в стеклянную миску. Посыпаю солью, выдавливаю на них лимонный сок.

— Жарить будете? — Тата с любопытством вытягивает шею.

— Да, в сырной панировке и с чесноком.

— Ой, ну что же вы сок с солью не смешали? — Тата корчит страдальческую гримаску. — Это очень влияет на вкус. Если соль заранее растворить в лимонном соке, то креветки получаются нежнее. Ведь соль при посыпке не распределяется так равномерно,

как растворенная в кислой жидкости.

— Я запомню. Спасибо! — сухо отвечаю я, беру кусок сыра и достаю из шкафчика набор терок.

Отделяю от связки самую крупную и любимую, потому что на ней быстрее всего натирать.

— Давайте я, — Тата вдруг выхватывает у меня из рук связку терок, быстренько цепляет крупную обратно и берет самую мелкую. Заметив мой пристальный взгляд, краснеет и оправдывается:

— Ну на мелкой же вкуснее и красивее. Сыр тогда смешается с панировкой и не будет уродливых пузырьков. И такой слой ровненький получится.

Заломив бровь и всем своим видом показывая, как меня раздражают ее комментарии, высыпаю крахмал в миску с креветками. И только собираюсь перемешать, как она тоненько шипит, словно воздушный шарик, из которого выпустили воздух:

— Ой! Шшшшш! Ну что же вы прямо в миску? Нужно же было в пакет. Потом завязать его и встряхнуть пару раз. Тогда крахмал обсыпет креветки тоненько и равномерно. А у вас сейчас будут куски, которые при жарке отвалятся от панировки.

Ну все! Терпение лопнуло!

— Слушай, — шиплю я, — если ты сейчас не угомонишься, я тебя встряхну пару раз. Тогда ты обсыпешься равномерным слоем вежливости и такта. Не забывай, что кухня — моя. И этих морских гадов готовлю тоже я. Так что выдохни и засунь свое кулинарное искусство себе в… поваренную книгу!

— Ладно, — обиженно надувается она. — Вы правы. Извините! Тогда я лучше пойду душ приму.

Она уходит. Слава тебе, господи! Аж выдыхаю облегченно. Мало того, что я должна терпеть ее рядом с Гордеем, так она еще мне в кастрюли сует свой нос! С садистским наслаждением прижимаю креветки, обваливая их панировке из яиц и сухарей. Вот так бы эту стерву малолетнюю обвалять в панировке из грязи и коричневой субстанции, и выкинуть на помойку!

— Ух, какой аромат! — потирая руки, Гордей выходит на кухню и садится за стол.

Извлекаю креветки из кипящего на сковороде масла, кладу на тарелку и ставлю перед ним. Гордей бросает креветку в рот, не дожидаясь, пока я дам ему вилку.

— Обожаю чесночно-лимонный, с нотками сыра, аромат! В этот раз особенно вкусно вышло. Спасибо, Настюша!

В его голосе слышится такая фальшь, что я отхожу к раковине и поворачиваюсь спиной к мужу, потому что мне стыдно за него. За эту дурацкую попытку что-то исправить, нахваливая мою стряпню. Если бы неделю назад он увидел, что я не промокнула креветки бумажным полотенцем, убирая излишки жира, который он терпеть не может, а сразу подала ему, то он бы уже капризно скривился и прочитал бы мне длинную лекцию о моей невнимательности и забывчивости во всем, что касается готовки. А сейчас он совершенно не брезгует маслом, стекающим с креветок, и даже ест их руками, позабыв о том, что он вообще-то эстет. И, в первую очередь, в еде. Раньше мне так нужно было его одобрение! А теперь все равно: вкусно ему или нет.

— Вилку сейчас дам, а то совсем забыла, — беру вилку из сушилки, поворачиваюсь и меня буквально примораживает к полу.

На пороге кухни стоит Тата в моем любимом халате в подсолнухах, который я сняла полчаса назад. Точно помню, что положила его на кровать в спальне. Значит, она пошла в спальню и своими погаными ручонками трогала мои вещи. Это еще хорошо, что деньги, которые мне вернул Макс, я сразу переложила в сумку. Задохнувшись от возмущения, сиплю:

— Это… что… у тебя? — и тыкаю пальцем в халат.