Куплю любовницу для мужа
Шрифт:
Анастасия
— Я с тобой! Потерпи немного, Настюша, — дрожащий голос Гордея доносится откуда-то издалека.
Пытаюсь ответить ему, но не могу. Машину слегка подбрасывает. Мы становимся в пробку. Люди Гурджиева тихо, но синхронно матерятся.
— Ну на кой сейчас пробка? В такое время, да? Вонючий случай! — один из ребят Гурджиева, сидя на пассажирском сидении, высовывается из окна и с кавказским акцентом орет на зазевавшегося водителя, яростно выплевывая
— Я б тебе сказал, где. Но получится стих, — зло сплевывает за окно водитель. — Маму этого дельфина я топтал прямо в их дельфинаруме!
Голоса отдаляются от меня. Дальше — черный провал. А потом — яркий свет, невыносимо белый! Я уже умерла? Нет, мы в больнице. Слышу голоса медиков. С большим трудом мне удается приоткрыть глаза. Но почти ничего не разобрать. Вижу только их бегущие силуэты. Тех, кто пытается меня спасти — ангелов реанимации. Они матерятся и спешат. Они толкаются и выкрикивают что-то резким тоном. В них нет милой симпатичности киношных ангелов, но за их спинами — ворота в рай. Им умирать не страшно. Ангелы бессмертны. Если и есть за облаками царствие небесное, то оно принадлежит им, врачам реанимации.
— Осторожней с носилками! Ох, черт! Как вы довезли ее вообще?
— Мольча довезли. Мольча! Я по сочинскому серпантину зимой хрусталь на свадьбу уважаемого человека возил. Думаешь, я мягкую тёльку не довезу? — кипятится крепыш Гурджиева.
— Давайте во вторую операционную ее! Да куда тебя понесло? Кто вообще пустил сюда стажера? Слышь, огрызок мелкий, вынь пальчик из задницы! Здесь реанимация. Здесь ты или ангел или дерьмо! На ангела ты не похож. Так что чеши тошнить остатками мозга в другое отделение!
— Быстрей, ребята! Шевелите булками!
— Перекладывайте ее на стол!
— Пропустите хирурга!
— Сестра, закрепите мне маску. Где Илан Маск?
— Кто? Извините, не поняла. Я — новенькая. Еще никого по именам не знаю.
— Мать моя-женщина! Где ж вас, таких альтернативно одаренных, набирают? Илан Маск — это анестезиолог! Главный по полетам во сне и наяву. А вот он, вижу. Глебыч, ты готов?
— Я всегда готов! Как пионэр! Накладываю кислородную маску. Начинаю отсчет. Взлетаем. Всем мягкой посадки! Десять, девять, восемь…
И снова черный провал. Волны. Они качают меня, несут куда-то к берегу. И там, среди чудесных цветов меня ждут Гордей и Белка. Они тянут ко мне руки. Гордей складывает ладони рупором и кричит:
— Вернись ко мне, Настенька! Не оставляй меня, родная!
Сердце падает вниз. Он никогда мне такого не говорил. Родная! Как тепло и ярко это звучит. Как апельсин — маленькое солнышко в холодном и чужом мире! И на душе моей становится вдруг ярко и оранжево от этого апельсинового слова: родная. Еще немного — и я коснусь их теплых ладоней. Еще чуть-чуть… последний рывок. Волна выносит меня
— Мама, мамочка! — Белка бросается ко мне, и…
Я открываю глаза.
— Мамочка, ты вернулась! — счастливо визжит Белка, обхватывает меня двумя руками, распластывается на кровати и замирает, прижавшись ко мне всем телом.
— Солнце, осторожнее, ты что? Не дави на нее! — Гордей решительно, но бережно поднимает Белку, прижимает к себе и целует в лоб.
Потом Гордей опускается на колени, осторожно берет мою руку и прижимается к ней губами.
— Здравствуй, милая, — шепчет он. — Как ты?
— Сколько времени прошло? Что случилось? — пытаюсь приподняться, но меня сковывает дикая боль в левой половине тела.
Шея, плечо и рука горят огнем. Внимательно осматриваю себя. Бинты плотно охватывают всю верхнюю левую сторону от живота и вверх до шеи.
— Ты трое суток почти была без сознания. Очень много крови потеряла, — Гордей целует мою ладонь. — Пуля попала в плечо и шею, зацепила крупные сосуды и вену на шее. Но хирург сказал, что нам очень повезло: артерия не задета. Иначе… — он бледнеет и замолкает на полуслове.
Белка немедленно заливается слезами. Гордей прижимает ее к себе, успокаивая:
— Ну что ты, Бельчонок? Я же говорил, что все наладится. Что с мамой все будет в порядке, — он отводит челку с ее лица и целует в нос.
Я не верю своим глазам. Не помню, когда в последний раз Гордей целовал дочку. Это так прекрасно, что на мои глаза наворачиваются слезы. Я готова, чтобы меня еще раз подстрелили, лишь бы увидеть, как он бережно и нежно целует дочь. Лед треснул. Гордей прижимает Белку к себе, и в этом жесте столько нежности, заботы и любви к ребенку, что я начинаю плакать.
— Ты что, Настюша? Ну что ты? — изгибаясь, чтобы не задеть повязку, Гордей наклоняется и целует меня, едва касаясь горячими губами моего рта.
Его голова забинтована.
— Что с головой, Гордей? — спрашиваю я.
— Да ничего. Пустяки, — отмахивается он. — Это просто новая и очень продвинутая методика выпрямления мозгов. — Бельчонок, ты вот что, пойди-ка в кафетерий, там шикарные пирожные, — он достает из кармана несколько купюр и протягивает их дочке. — Поешь сладенького. Шоколадок там разных купи. Короче, разберешься.
— Ой, да ладно, — насмешливо фыркает Белка, — можете обжиматься при мне, я уже большая.
— Да? — ядовито осведомляется Гордей. — Я тебе припомню, когда ты нам своего мальчика домой приведешь.
— Очень надо, — оттопыривает губу Белка. — Все мальчишки — дураки! Ладно пойду поем, не люблю ваши эти обсю-сю, — она расставляет руки, словно обнимая кого-то невидимого, и громко чмокает, изображая поцелуи. — Муа, муа!
Гордей приподнимает бровь, и, закусив губу, чтобы не засмеяться, смотрит на нее долгим пристальным взглядом.