Купол Св. Исаакия Далматского (сборник)

Куприн Александр Иванович

В саду падали яблоки. Рабочий уже сколачивал у своего соломенного шалаша ящики. Было грустно. Молодые черноносые журавли научились летать и кружились над озером и садом, а старики стояли на лохматом гнезде и трещали, запрокидывая головы. Был близок отлет.

К крыльцу подали коляску. В гостиной все присели, помолчали, помолились и, поднявшись, зашумели. Митя, держа в руке фуражку, подошел к матери. Она медленно благословила его, а потом притянула его за плечи к себе и заплакала.

Солнце заходило за высокие ели. Лиловые тени лежали у подножья кустов, тепло розовели вершины кленов,

и светлое пламя заката билось в стеклах усадьбы.

– С Богом, – сказала тихо мать.

Кони взяли дружно.

У заворота Митя, придерживая левой рукой стек и съезжающую с плеча шинель, обернувшись, отдал честь и увидел, что мать, стоя на крыльце, благословляет его частыми маленькими крестиками.

Потом он часто вспоминал благословляющую материнскую руку, тепло уходящего дня и крепкий запах ровно шедшей осени, запах антоновки, кленовых листьев и укропа.

V

Путь Шексною до Волги был радостен и тих. Река текла меж крутых оползающих берегов. На пристани у Горицкого монастыря монахини продавали резаные по дереву иконки, крестики, ладанки, просфоры и цветные пояски с вышитыми на них молитвами.

Митя купил целую дюжину поясков. Просфоры были белы и вкусны. От тишины, ленивого шелеста росших на обрыве сосен Мите казалось, что смиренно стоит его страна и знакомый ветер ласково поет над ее пожелтевшими полями.

Но у шлюза Александра III, где вода так легко подымала пароход, смуглолицые австрияки в выцветших голубых кепи, отрываясь от работы, кричали:

– Русски, скоро мир?

– Скоро замирятся, – отвечали голоса с парохода.

VI

В помещении роты бились взволнованные молодые голоса.

– Я вам скажу! – полукричал Лагин, чернобровый худощавый кадет. – Я скажу, что мы должны им прямо ответить! Бросить выбор в лицо. В обращении прямо сказано: «Всех мыслящих иначе, чем Керенский, и у кого мозги не свернуты на левую сторону, просят подписаться для выяснения сил, нужных для освобождения Корнилова»…

Голос Лагина порвался, и он судорожно провел по горлу рукой.

– Мы все, – выбросил он вверх руку, – подписались, а почему отдельные боятся?

– Трусят! – выкрикнул кто-то – боятся потерять место.

– Позор! Мол, нас никто не трогает, и мы…

– Говорят, тактика.

– Здесь неуместна тактика, когда речь идет о жизни Корнилова.

– Ребята, мы поедем! – крикнул радостно и звонко молодой веселый кадет и легко вскочил на парту. – Пусть они остаются, им стыдно будет, а мы поедем. Мы тверды! Уррра!

Крик пронесся под сводами комнаты. Когда он ослабевал, его вновь подбрасывали вверх. Чернобровый кадет Лагин кричал отрывисто:

– Ура! Ура! Корнилову ура!

– Корнилову ура! – кричал вместе с ним и Митя. Он весь трепетал от восторга, глядя на загоревшиеся глаза друзей. Потом все жали друг другу руки, словно поздравляли с чем-то радостным? Мите подали обращение. Его рука дрогнула, когда он подписывался, и клякса сорвалась. Он языком слизнул кляксу, густо покраснел и начал извиняться.

Его уже никто не слушал. Кадеты пели.

– …Полно горе горевать… То ли де-е-ело… – высоко и сильно вел запевала.

Дверь

в коридор открыли, чтобы песню слышали все – и офицеры, и дядьки, и молодые кадеты.

Днем серые нестройные колонны пехоты двигались с песнями под звуки оркестра мимо корпуса к вокзалу. Щетина штыков была искривлена, шаг был нетверд, солдаты из строя перекликались с провожавшими их фабричными девками. На перроне штатские, окруженные красными флагами, сняв шапки, долго говорили, солдаты кричали, швыряя вверх папахи, и этот долгий шум переплетался с выкриками маневрирующих паровозов. Солдаты тяжело и неторопливо заполняли вагоны. Штатские жали им руки. Ветер относил в сторону паровозный дым и, срывая листья, долго кружил их в воздухе над перроном. После третьего гудка, когда лязгали буфера, и паровоз, натужившись, выбрасывая потяжелевшие шапки дыма, двигал эшелон, оркестры начинали играть Марсельезу.

Поезд, мягко постукивая, позванивая колесами, плавно отходил, а из вагонов, захватив мешки, манерки и чайники, выскакивали солдаты и бежали к чану за кипятком. Там они, не глядя на двинувшийся поезд, окруженные женщинами, становились в очередь, медленно закуривали, а когда эшелон скрывался, они, выплеснув из манерок ненужный кипяток, закинув за плечи мешки, брели группами по Московской улице в старые казармы.

Кадеты открывали окна, выбегали на улицу и кричали им вдогонку:

– Ну что, зеленая вошь, куда ползешь?

– Тля!

– Дезертиры!

Поздним вечером старшие кадеты собрались на военный совет. Было жутко и темно. В начале разговора неожиданно задребезжало окно. Все вздрогнули. Шепот затих. Лагин толчком распахнул окно и глянул в темную глушь сада. В комнату хлынул прохладный ветер и смутный шум деревьев.

– Кто? – крикнул Лагин.

– Свои! – ответили голоса из темноты. – Кадеты аракчеевцы!

Они цепко вскарабкались. Кто-то зажег свечу. Один из прибывших был в кадетской шинели с полуоторванным красным погоном.

– Потуши свечу, – приказал Лагин.

– Наш корпус разогнали, – сказал, слегка задохнувшись, высокий кадет.

– Разогнали по приказанию генерала Яковлева за неисполнение приказа о сдаче оружия, – добавил сурово второй, – наши разбрелись.

– А у вас как? – спросил первый.

– Нам тоже приказали, – ответил Лагин. – У нас сейчас по этому делу военный совет.

– Братцы, не сдавайте, – горячо начал высокий. – Так или иначе разгонят, так лучше же кончить с честью… И наши все верят, что ярославцы не сдадут.

– Слышали? – помолчав, обратился к кадетам Лагин.

– Мы тоже не сдадим, – твердо ответил Митя.

– Не сдадим, – сказало сразу же несколько голосов.

Аракчеевцы были голодны. Им принесли холодной каши и краюху хлеба. Их было начали расспрашивать, но высокий сказал:

– Право, братцы, завтра. Ей-богу, три ночи не спали.

Всю ночь шла дружная работа. К помещению, где спали дядьки, кадеты поставили парных вооруженных часовых. У берданок, стоявших в пирамидах, вынимали затворы и, завернув их в одеяла, выносили на двор. Сад был сыр и печален. С деревьев падали капли влаги. Кадеты под кустами схоронили свою ношу.