Курьер. Дилогия
Шрифт:
"Уйду я с этой работы, - подумал я, глядя, как оно озаряет небо над головой - столь причудливого и в то же время изящного и неповторимого и гармоничного сочетания цветов я не видел никогда, - поселюсь на Ганимеде, буду рыбу ловить и огородик возделывать. Или в гвардию СБФ подамся... Надоело мне". Чует моё сердце: грядёт беда с полночной стороны, зарифить паруса, убрать гафель-гардели, вахтенного на фок-мачту, шторм грядёт, готовьтесь, морские волки - вспомнились мне слова просоленного, просмоленного и испытанного всеми морями, ветрами и рифами старого капитана Моргана.
Беды я не чуял и не уверен был, что она вообще способна грянуть. А если чувства меня и подводят, то за себя в крайнем случае постоять я всегда смогу.
Эх, понесла же меня нелёгкая в тот
Спустя примерно час меня обдало холодом и пронизывающим ветром темпорального перехода, я сконцентрировался, сгруппировался в ожидании падения и... ступил на мягкий специально для этой цели выложенный пуховиками пол приёмной камеры. Зашипело - в камеру закачивался воздух - я постоял секунд десять, после чего выдохнул, уже не сдерживая дыхания, и вдохнул полной грудью, сбрасывая напряжение, - я вернулся! Вам этого не понять, возможно, но я готов был целовать пол, стены и потолок, восклицая: "Вернулся! Вернулся!", и прыгать через голову от радости. Слишком многое я успел повидать, о многом знал, чтобы вот так вот радоваться и чувствовать себя как заново рождённым человеком. Клиент оказался доволен, информация доставлена в срок, меня на радостях наградили только что собранным и почти откалиброванным с пылу с жару модифицированным генератором переменного экранирующего поля, который действовал почище ПЭУЗ, правда пока не тестированным, за рекордный срок подписали все бумаги и отпустили восвояси. Я был рад - я был дома, наконец, и готов был эту радость донести до остальных.
Голова закружилась от переизбытка кислорода, я прикоснулся лбом к прохладной стенке камеры и услышал, как открывается дверь. Меня бережно подхватили за плечи и за бока, чья-то заботливая рука сунула мне под нос толстенный кусок шоколада, в который я вцепился зубами как в последний продукт на свете, и меня, осторожно и аккуратно поддерживая, вывели из камеры - самому мне сделать это было бы затруднительно: почему-то прыжок из будущего в прошлое отнимает совсем мало сил, а вот обратный переход слабого неподготовленного человека может и убить. Вдобавок радиация эта... Она тоже силы и здоровье вытягивает, хвала звёздам, нас, курьеров, специально модифицируют для защиты от неё. А вы как думали? Мутанты мы, мутанты... Зелёные четырёхглавые десятирукие человечки... Другие в этом деле не выживут, но у других зарплата от силы триста, четыреста, пятьсот кредитов.
– Преображенский! Ну наконец-то!
– разъярённое лицо Старика оказалось передо мной, и слюна полетела в цель.
– Когда оклемаешься, срочно ко мне в кабинет! Ты и Аластор! Будем разбираться по поводу случившегося! Впрочем, нет...
– добавил он через секунду, чуточку успокоившись.
– Завтра поговорим. А то помрёшь прямо у меня на ковре от слабости, и что мне тогда с тобой делать.
"Как здорово, - подумал я, проглатывая последний кусочек шоколада.
– А я, глупец, боялся, что не успею к романтическому ужину...".
Меня качнуло, вскинув руки, я устоял и решил до завтра не мучить себя вопросами. Никакими. Всё как-нибудь само собой образуется. Всё будет завтра. А сегодня...
Сегодня меня ждала Шела и романтичный ужин при свечах под мягкую музыку. И будет мягкий чуть приглушённый свет... И будет дразнящий шёпот и жаркие стоны, перемежающиеся страстными поцелуями. Когда есть мечта, всегда будет приятно возвращаться... И я вернулся.
Сегодня!
А вопросы завтрашнего дня меня волновали мало...
Глава 16
– Тоска, тоска, одна тоска
Грызёт меня день ото дня.
Никак её мне не унять:
Что ни поделаю - всё зря.
О как же поступить мне с ней,
С проклятьем безупречных дней?
Как поразить сию напасть?
Как с ней, чертовкой, совладать?
– декламировал я себе под нос, вышагивая как караульный солдат у двери Капитошкиного кабинета: три шага вперёд, р-разворот, три шага обратно. Слова лезли в голову спонтанно, сами собой формируясь и выражаясь, над ними не было ни малейшего контроля с моей стороны, однако каким-то чудом они выражали
– О где, о где же тот клинок,
Что в грудь тоске легко войдёт?
Её он сердце поразит...
– я остановился и прислушался: похоже, Капитошкин прекратил скрипеть креслом, кряхтеть и плямкать губами - вкупе с невнятным, трудным для понимания бормотанием себе под нос и периодическими взрёвываниями-всхрапываниями он называет это рабочим инструктажем. Да победит губошлёпство и воцарится "слюноизвергательный" порядок - ох, не приведи Триединый, докатиться до такого! В своё время я едва в обморок не падал от восторга, когда учился в институте и проходил в нём курс поверхностной истории: помнится в конце 20-го века - аж Лао Цзы знает сколько лет назад!
– у власти одного из политических блоков стоял бровастый серьёзный с виду политик с весьма оригинальной дикцией и манерой изъясняться. Помнится, как-то раз нам дали для сравнительного анализа протоколы его выступлений и записи, сделанные для опубликования на широкой публике, - наша тогдашняя преподаватель истории, соблазнительная, очаровательная, молодая девчонка, с которой перегуляла лучшая половина моей группы, дала нам их так, смеху ради - и в одном из таких вот протоколов отчётливо была слышна ахинея такого плана: "Сосиски сраные сиски-масиски мсявят нам псисику..."... До конца я не дослушал, потому что после этого мне очень захотелось в одно место, куда даже женатые люди ходят по отдельности, сил терпеть разрывавший меня смех не было. Сакральный перевод услышанного я узнал спустя несколько минут, когда вернулся и обратился к опубликованному в печати варианту сказанного - редактор, надо признать, неплохо поработал, потому что сопоставить "Социалистические страны систематически заявляют нам о политике..." с услышанным в протоколе было затруднительно, пожалуй, даже для меня. Сей курс истории я запомнил надолго, глаза девчонки-преподавательницы и её дрожащие губы, когда она говорила мне: "Прощай...", оставались в моей памяти ещё пару месяцев, пока я не нашёл очередную пассию, а потом... Потом я оказался здесь через много-много лет и вот теперь стою, замерев в классической позе "шпиёна" у закрытой двери и думаю: "А ведь чем-то тот древний политик и наш штатный лысый динозавр схожи...". Во всяком случае дефекты дикции у обоих примерно одинаковы.
Я разогнулся и зашагал дальше; постепенно войдя в роль, я начал словно бы печатать шаг, плечи выпрямил, руку выставил, будто ружьё держу: три шага вперёд, р-разворот, три шага обратно. Эх, какой замечательный генерал бы из меня получился! В отличие от современных я всё же строем ходить приучен, не помню, правда, кем и за что, но всё же, но всё же...
– О где, о где же тот клинок,
Что я намедни приволок?
Неужто ж я его пропил?
В болоте ль спьяну утопил?
Эгей, тоска, пойдём - гульнём,
С собою девок мы возьмём,
И в русской баньке за столом
Мы чарки полные нальём,
Чтобы потом... Чтобы потом...
Я запутался в рифмах, мысли были слишком уж разнокалиберные: хотелось и потосковать, и погрустить, и погонять чаек под дождём, благо на Марсе они развелись в превеликом количестве, и в баньку русскую нагрянуть с Шелой под мышкой, попариться там, а потом... А что будет потом, другим должно быть неинтересно.
"Гомер бы меня расстрелял. Из крупнокалиберного пулемёта", - мрачно подумал я, пытаясь вспомнить начало своего зарифмованного детища, и тут вдруг дверь кабинета распахнулась, едва не треснув меня по лбу. Я молниеносно отскочил в сторону, моментально вытянул руки по швам, принял самый что ни на есть серьёзный вид и постарался нарисовать на своём выразительном лице почёт и благоговение перед царём нашим, батюшкой. Ошибочка вышла - из кабинета выскочил вдруг Побережный, замер, испуганно посмотрел на меня, его взгляд окинул меня с ног до головы, после чего, не поздоровавшись и не попрощавшись, он задал стрекача и унёсся куда-то вдаль по коридору.