Курьер
Шрифт:
Единственный, кто туда, да и в здания на Старой площади мог вообще безнаказанно в джинсах войти, была я. В качестве – да, курьера.
Личного курьера главного редактора. Газеты «Комсомольская правда». Геннадия Николаевича Селезнева. Ясен пень, что меня при таком раскладе с пакетом пускали просто и вообще везде. Поскоку газета была партийная и вершила дела государственного значения.
Ну и мне бы никакой профессор не посмел бы у себя дома на кухне кофе наливать. Это, конечно, раз. Я бы бесконечно удивилась. Но я и работала
Это могло быть и в 5 утра, хотя такое, конечно, редко. Официально номер нужно было подписать к 11 ночи, чтобы типографии успели к утру напечатать тираж.
Но с другой стороны, я была без папы и мамы и жила на те 70 рублей, которые мне в зарплату платили. А это вам не обусловленные шахназаровские унижения. Это – совсем впритык. Если ты хочешь сходить в кино, то нужно тогда не пообедать. А супчику тебе никто вообще-то нигде даром не нальет. Хотя бы тарелку. Так что с этими страданиями про бедных и простых – идите лесом!
Ну и потом, мы так глупо и по хамски себя никогда не вели, никто, потому что в «Комсомольской правде» должность курьера была просто самой низкой, но не технической. У нас просто отрядная песня была – «вышли мы все из курьеров». Самые славные корреспонденты когда-то с этой должности начинали.
Потому что мы хотели быть журналистами. Действительно на что-то влиять. А не профессорам хамить. И нам приходилось с объективной реальностью считаться. А ты пойди с цензором лучше сцепись ради какой-нибудь мелочи, тебе при этом 18 лет и звать тебя никак.
А писали в газету все поголовно: и курьеры, и секретари, и сотрудники отдела писем. Просто ты одновременно был на двух работах. Ну и правильно6 молодой, бегай давай.
Мы все росли из курьеров дальше. Но никто этот факт биографии так цинично не использовал. И не думал им козырять и процентов никаких с этого себе не срубил. У нас кто-то, может быть, вообще сначала в морге санитаром работал – и ничего. А этот тут, пижон, разливается перед нами соловьем. Описывает. Этапы. Большого пути. Вот фу!
А ежели ты считаешь себя дворней и ведешь себя в барском доме, как дворня (неважно, льстишь или хамишь), так сам это выбрал и нечего на остальных эти характеристики навешивать. Буквально цитата из Довлатова, про то, как докладчик "сразу оскорбил всех западных славистов"))
Это я к тому, что при таком подходе совершенно неудивительно. Что сын режиссера Щахназарова тоже стал режиссером. И ему при этом, вот на тех условиях, в которых существует нынешнее кино, позволяют на съемках, например, построить, а потом сжечь целую деревню. Ради выразительности. Правда, неизвестно, в каком таком фильме.
Ну, лично мне неизвестно. Хотя я за кинематографическим процессом пристально, конечно, слежу.
Да и нынешним,
Хуциев
Про Марлена Мартыновича Хуциева, который когда-то подписал мне путевку в жизнь.
Мне было 18 лет. Я работала курьером в "Комсомолке", в приемной Геннадия Николаевича Селезнева. И трех его замов. Прилагалась я в этом качестве к Люсе Коваленко, помощнику главного и была на побегушках у всех подряд: от поездок в ЦК КППС с пакетом – до хождения с корзиной на седьмой этаж за продуктам для редакторского буфета.
Я, как и многих славный путь, после школы не поступила на дневное отделение факультета журналистики и теперь копила стаж для следующей попытки. А в это время моя школьная подружка, не поступившая также в иняз, устроилась на профильную должность лаборанта кафедры иностранных языков во ВГИКЕ. По территориальному принципу, поскольку ближе к ее дому ничего не было.
И, конечно, она позвала меня смотреть кино. Первое, что я увидела, был фестиваль студенческих работ.
В романе Марио Пьюзо «Крестный отец» такое состояние описывается как «солнечный удар». Любовь с первого взгляда, которая меняет всю твою жизнь. Кино, которое в те годы было главной нашей радостью и одним из немногих способов побега от реальности вдруг оказалось от меня в шаговой доступности. Режиссеры сидели с нами на одном ряду и ничем от нас не отличались. То есть, эти горшки, оказалось, обжигают не боги. Не боги.
Дальше все развивалось по законам влюбленности: мир, неожиданно обретший цвет, какая-то сладкая тайна, невозможность признаться себе, невозможность не признаться…
И я проговорилась Люсе. Что я мечтаю о кино, что я ночей не сплю, что это трагедия моей жизни. Что легче слетать в космос, чем поступить во ВГИК, но ни о чем другом я думать не могу.
Вместо того, чтобы поднять меня на смех, как сделали бы это 99 процентов населения, Люся выслушала меня очень внимательно и сказала, что ей надо кое-кому позвонить.
И позвонила – Марлену Мартыновичу Хуциеву, с которым была дружна еще со времен работы переводчиком в Союзе кинематографистов. «Как известно, я родился в Тбилиси» – любила цитировать его Люся.
Хуциев летом набирал мастерскую во ВГИКе. Я подала документы на творческий конкурс, неожиданно прошла его и была допущена к экзаменам.
Тогда Люся позвонила Марлену Мартыновичу во второй раз. Уж не знаю, что она обо мне говорила, но Хуциев решил со мной познакомиться и пригласил меня приехать на «Мосфильм», где он тогда снимал «Послесловие».