Курлышка
Шрифт:
К Даше подбежал пёс Лапик, чёрный, лохматый, как медвежонок, завилял хвостом, запрыгал, заглядывая в глаза: дескать, давай побегаем, поиграем.
— Некогда, Лапик, — сказала Даша. Она вернулась на кухню, отрезала ломоть чёрного хлеба, посыпала его крупной солью. Пёстрый кот Прохор, весь в рыжих и чёрных пятнах, умильно жмурился на подойник: он привык, чтобы его поили парным молоком.
— Тут как раз только для тебя, Прошка, — сказала Даша и выплеснула молоко в кошачье блюдце.
Прошка стал лакать, а Даша взяла подойник
Рыжуха удивлённо покосила на девочку тёмным выпуклым глазом и перестала жевать жвачку. Даша протянула ей хлеб, корова шумно вздохнула, ухватила ломоть мягкими влажными губами, а Даша поспешно подвинула скамеечку:
— Рыжуха, миленькая, Рыжуха, родненькая, отдай молочко…
Тре-ень… — ударила тоненькая струйка, и Даша сильней заработала пальцами, всем кулачком, не забывая приговаривать, как баба Устя:
— Ты моя умница, ты моя красотушка, доёнушка ты моя…
Под эти ласковые слова Рыжуха совсем расслабилась — тёплое молоко шипело и пенилось в подойнике. Лишь под конец корова нетерпеливо дёрнула ногой, и Даша поспешно убрала ведро.
Прошка уже вылакал всё из блюдца и теперь умывался на солнечном подоконнике.
— Ах ты пустомойка, — радостно сказала ему Даша, процеживая молоко. Одна кринка, вторая… — Пустомойка, — повторила она коту. — Всё гостей намываешь, а где они, твои гости?
«Пустомойкой» Прошку звала баба Устя, а Лапика — «пустолайкой», потому что он часто по ночам лаял без толку. А может, и не без толку Лапик лаял, может, это корсак, юркий, маленький лис, к курятнику подкрадывался, может, совы летали, может, слышал он в селе собачий лай и откликался на него…
Посмотрела бы в то утро баба Устя, как Даша чистит картошку, непременно сказала бы: «Плохая из тебя повариха. Кто ж так толсто кожуру снимает?» А Даша торопится — ещё пол надо подмести. Придёт мама от трансформаторов, а уже столько дел сделано, вот обрадуется. Ой, а воротничок пришить к школьному платью… «Не выйдет из тебя портнихи, — снова слышится ворчливый голос бабы Усти, — вон какую длинную нитку оторвала, вся спутлялась…» Пускай бы ты ворчала, баба Устя, только бы не уезжала никуда.
А мама уже в диспетчерской, с кем-то по рации говорит… Идет! Даша бегом в детскую, укрылась с головой одеялом, затаилась.
— Дашенька, доча, что ж ты разнежилась так? В школу опоздаешь.
Не выдержала Даша да как прыснет!
— Ты чего? — удивилась мама.
— Да так… — и снова рассмеялась, даже ногами задрыгала.
— Никак, тебе смешинка спозаранку в рот попала, — отмахнулась мама и пошла на кухню.
А там уже картошка на газовой плите варится, на столе кринка с молоком процеженным, пол подметён… И Даша-то, оказывается, одетая уже для школы, с косичками заплетёнными.
— Обманщица, — обняла её мама. — Да когда же ты всё успела? И молока столько надоила… Ну, Даша…
— Ба-ба!
— Недоглядыш ты наш… — поспешно подхватила его мама на руки. — Босиком, по холодному полу… И как нам жить опять без бабы Усти?
— Ничего, привыкнем, — солидно возразила Даша.
Только сели завтракать — вернулся папа.
— Вот хорошо! — обрадовалась ему Даша. — Значит, ты меня в школу отвезёшь?
— Отвезу. — Папа как-то странно поглядел на Дашу и улыбнулся. — Ты пока ешь, я коляску освобожу.
— Ну что там за авария? — спросила мама.
— Журавль на провода налетел.
— Журавль? — Даша поперхнулась горячей картошкой. — Бедняга… Он разбился?
— И ещё, — продолжал папа, не ответив Даше, — мальчишки опять изоляторы из рогаток побили, вот и захлестнуло провода.
— Папа… ну чего ты? Где журавль? Он убился?
На дворе лаем заходился Лапик.
— Что он так на мотоцикл бросается? — выглянула в окно Даша. — В коляске кто-то есть?
— Выдал Лапик! — засмеялся папа. — Не хотел тебе до школы говорить, а то замешкаешься… Даша, куда ты? Постой!
Но Даша уже мчалась к мотоциклу, лишь косички отлетали. Там, в коляске, под пристёгнутым брезентовым фартуком, что-то трепыхалось. Даша отстегнула одну застёжку, другую, приподняла краешек фартука.
— Даша! — крикнул папа, сбегая с крыльца. — Не поднимай брезент!
Но было уже поздно. Бац! Мелькнул длинный, крепкий, как долото, клюв, и Даша ойкнула от боли. Пёс ещё яростней бросился на коляску. Подбежал папа, снова застегнул фартук.
— Очень больно? — спросил он Дашу. — Он и мне все руки поклевал, пока я не догадался ему на голову фуражку накинуть. Темно ему стало, он и притих… Лапик, пошёл прочь, пошёл, я тебе говорю!
— Папа, а какой он? Очень большой? Я и не разглядела.
— Нынешнего выводка, но уже с гуся, пожалуй. Крыло вывихнул, а так ничего. Поправится.
— А где ты его нашёл?
— В кювете, возле дороги… Да у тебя из руки кровь каплет! Ну, будет нам от мамы.
Мама и в самом деле рассердилась.
— Угораздило тебя, — укорила она отца. — Мало нам хлопот!
— А что его, журавлёнка, бросать было? — вступилась Даша. — Как ты можешь так говорить!
— Ладно уж, — смутилась мама. — Мне тебя жалко, раздует руку-то.
— А мне ничуточки не больно…
Даша говорила неправду — журавль клюнул прямо в косточку, и теперь трудно было шевелить указательным пальцем.
— Ты бинтуй так, чтобы я писать могла, — морщась, говорила она маме.
Когда, уже с портфелем, Даша выскочила во двор, папа успел водворить журавлёнка в гараж и плотно закрыть двери.