Куросиво
Шрифт:
В лавке на полках стояли рядами ящики с печеньем. В глубине помещения женщина лет сорока, с привязанным за спиной ребенком, поджаривала пирожки, ворочая их черными, как сажа, руками. Рядом с ней молодая девушка, скуластая, просто причесанная, шила легкое кимоно из яркой цветастой ткани, очевидно готовясь к предстоящему празднику «Тэнносай». [172] На небольшом свободном пространстве у входа расположились два парня, подпоясанные красными хлопчатобумажными поясами; они лежали на циновках, опираясь подбородками на руки, и о чем-то перешучивались между собой.
172
Тэнносай –
Заметив человека в плаще, парни поспешно поднялись.
– Добрый день! – проговорил вновь пришедший, поставив корзинку с рыбой под навес. Не снимая плаща, сбросив только шляпу, он уселся на край веранды. Это был старик могучего телосложения, с седыми волосами, связанными в пучок на старинный манер, с красным обветренным лицом, толстыми губами и крючковатым носом.
– В такую погоду! Усердный же вы работник! – женщина проворно налила чашку зеленого чаю и поднесла старику.
– Не поработаешь – сыт не будешь… С вашего позволения… – старик протянул руку, взял пирожок, положил его в рот, одним духом осушил чашку и со стуком поставил ее на пол. – Нынешняя молодежь совсем разучилась работать. Только и умеют, что гулять с девками… А мне, даром что семьдесят восемь стукнуло, я еще…
Парни переглянулись, смущенно ухмыляясь.
– Да, мне уже семьдесят восемь, а я все еще тружусь…
– Ах, дедушка, вот вы где! – раздался в этот момент голос с улицы. Перед домом остановилась миловидная молодая женщина, с прической «симада». Над головой она держала зонтик, разрисованный кругами, ноги были обуты в гэта [173] с кожаными передками.
– А-а, здравствуй, здравствуй, любезная. Нынче у меня ничего нет, кроме макрели да триглы… Рыба простецкая…
173
Гэта – деревянная обувь в виде дощечки с двумя подставками. Прикрепляется к ноге ремешками.
– Ничего, ничего, все пригодится, иди только поскорей… У нас гость из Токио.
– Гость? Уж не господин ли приехал?
– Нет, не он. Так ты идешь, дедушка?
– Ладно, ладно, сейчас иду.
Слегка поклонившись, женщина удалилась.
– Что ни говори, обходительные они, эти столичные… – со вздохом проговорила хозяйка, провожая ее взглядом.
– Может, и обходительные, да только не очень они мне по душе… – сморщив лицо в гримасу, откликнулась дочка. – Впрочем, госпожа мне нравится, а эта…
– Ну, госпожа – совсем другое дело. Эта ей не чета!
– Госпожа лицом очень уж бледна, – заметил один из парней. – А в последнее время она и вовсе исхудала…
– А я, доложу вам, даже испугался недавно, – сказал старик. – Поехал я на днях ловить рыбу. Возвращаюсь и вдруг вижу у самого устья речки стоит какая-то женщина. А ночь была темная, луны за туманом и не видать… А она стоит неподвижно и смотрит на море… Меня даже дрожь пробрала… Пригляделся получше – а это, оказывается, госпожа.
– Что ж, по-вашему, так страшно увидеть ночью красивую женщину? – пошутил один из парней.
– Страшно! Сказал тоже! Да я, если хотите знать, прямо втрескался в нашу госпожу!.. – хлопнув себя по ляжке, воскликнул старик.
Все расхохотались.
– Нечему тут смеяться. Мне вот нынче семьдесят восемь лет уже, а скажу по совести – таких, как она, не часто случалось видеть. Да не в красоте дело! Красота – что! Попробуй поди сдери чешую – так и самую дрянную рыбу не отличишь от полосатого «тай»… [174] Нрав у нее хороший, вот что. Всегда-то она приветливая, всегда себя соблюдает, к людям внимательная. Как увидит меня, всякий раз говорит: «И все-то ты
174
Тай – морской окунь. Считается одной из самых ценных и изысканных рыб.
– С чего это она живет здесь? Уже два месяца прошло, третий пошел.
– Потому что господин наш – дурная башка. Околдовала его О-Суми из деревни Кануки.
– Повезло О-Суми! – хозяйка бросила взгляд на дочь.
– В чем это ей повезло? – громовым голосом закричал старик. – А я отцу ее так напрямик и сказал – не везенье это, а все равно что продать дочь в проститутки в Нумадзу! Продать родное дитя да на эти деньги завести себе лодку, построить дом, амбар… Никуда это не годится! Так прямо ему и сказал. Но тут все дело в том, что он до этого жаден, вот до этого самого… – старик сложил кружочком большой и указательный пальцы и показал собеседникам. – Конечно, денег каждому хочется. А только таких подлых денег мне не нужно. Солнышко светит ярко, все освещает, от него ничего не скроешь… Пусть он хоть тысячу золотых получит, а все это шальные деньги, проку с них все равно не будет…
– О-Суми, наверное, тоже мучит совесть… Синдзито она обманула, – вставил один из парней.
– Синдзи! Синдзи! Я его хорошо знал. Я ему так и сказал, Синдзи этому: «Непутевая она девчонка, твоя О-Суми, дрянная она женщина, вот что…» Да толь-ко он, дурной, ничего не хотел слушать. Болван! Слава богу, не было еще неурожая на баб… А по этому дурню сколько девушек сохло… Да хотя бы та же О-сэи, дочка Дзэндаю…
– Это та, что уехала в услужение в Иокогаму?
– Ну да. Славная девушка. Липом, правда, смуглая, но разумная, хорошая девушка. А уж как любила этого дурня Синдзи. Да ведь он, олух этакий, все равно что ослеп: ничего вокруг себя не замечал. Как есть ничего не видел, обвела его кругом О-Суми. А куда теперь уехал – никто не знает. Нынешняя молодежь даже влюбляться толком не умеет… Ну, мне пора… оп-ля! – старик встал, надел шляпу, неторопливо взвалил на спину корзинку с рыбой; внезапно точно вспомнив о чем-то, он повернулся к хозяйке. – Три пирожка у вас съел. На обратном пути расплачусь, сейчас ни гроша нет! – бросил он и поспешно зашагал по направлению к усадьбе графов Китагава.
2
На берегу реки Каногава, у самой дельты, образовавшейся под двойным воздействием речного потока и морского прибоя, прилепилось к склону горы окруженное соснами двухэтажное строение, крытое черепичной крышей. Деревенские жители немало дивились, когда началось строительство дома. «И зачем только понадобилось ставить дом в таком месте? Чудной народ эти токиосцы!» – говорили они. Это и была вилла Китагава.
Вот уже третий месяц слушала графиня грохот волн, доносившийся в ее комнату на втором этаже виллы.
Куда бы она ни уехала, повсюду незримо тянулась за ней ее вина. Молча терпеть, все терпеть – такова заповедь женской добродетели… Графиня была связана этой заповедью. Она обратилась с просьбой к графу Фудзисава, не испросив разрешения мужа. А если она не смела делать этого, пусть даже у нее имелась тысяча и больше причин… Во всяком случае, гнев мужа она навлекла на себя по собственному упущению. Именно потому, что графиня считала его гнев справедливым и Думала, что покорность есть лучшее средство рассеять его подозрения, она без единого слова протеста передала мужу Митико, хотя при этом сердце ее разрывалось от боли, в сопровождении одного лишь старого слуги и горничной пересекла горы Хаконэ и одиноко поселилась здесь на вилле, где тишину нарушал лишь грохот волн да шум ветра в прибрежных соснах. Это произошло в середине апреля.