Курсант. Назад в СССР 2

Дамиров Рафаэль

– Чтобы стекло разбить, необязательно его лапать.

Витя кивнул на бланк дактокарты с отпечатками толстых пальцев. В строке анкетных данных значилось: “Кузькин Евгений Прохорович, 12.04.1936 года рождения":

– Опера сказали, что калач он тёртый, шансов расколоть нет. Ранее судимый, к тому же.

– А пальцы тогда на осколках чьи?

– Да потерпевшей, скорее всего. Хотя божится, что ничего не трогала. Мол, фильмы про милицию смотрит и знает, что до приезда сотрудников нельзя улики лапать. Но это все потерпевшие так

говорят. А на самом деле просто не помнят, что уже всё перетрогали. Возбуждение у них. Сколько раз так в моей практике было. Приезжаешь на место, след отличный изымешь, радуешься, что хорошо отработал. И потерпевшие мамой клянутся, что близко к этому месту не подходили. Начинаешь проверять и – бац! Финита ля комедия! Бесполезные следы!

– Ясно, – я взял дактокарту Кузькина. – Одолжи на десять минут.

– Зачем?

– Мысль одна есть… Ты уже сообщил операм, что пальцы не подозреваемого на осколках?

– Нет ещё, вот как раз собирался сходить, сказать. Они моего результата ждут.

– Могу сходить. Хочу по управлению пробежаться, фототаблицы невостребованные раздать, заодно и в розыск заскочу. Какой кабинет?

– Восьмой, второй по коридору справа. Сегодня Погодин дежурит, прыщавый такой.

– Знаю, – кивнул я. – Недавно устроился, а уже самостоятельно в сутки ходит. Зелёный еще. Такой точно таксиста не раскрутит.

– А ты что так переживаешь? – Витя прищурился, его глазки-бусинки уставились на меня с любопытством енота.

– Так сам же слышал, память по покойному мужу, – соврал я и не стал говорить, что чуйка оперская гложет, и страсть как охота раскрыть плевое дело. Тряхнуть стариной и вспомнить молодость (хотя, скорее, “старость”).

– Да у таких целые шкатулки памяти. Золотых безделушек столько, что магазин ювелирный можно открывать. Перебьётся. Одной цепочкой больше, одной меньше.

– Злой ты, Витя, поэтому тебя никто не любит, – улыбнулся я.

– Так я же привык, – незлобливо ответил тот. – Всё по-честному. Я никого не люблю – и меня никто не жалует. Так жить проще…

Взяв дактилокарту, я уединился в одном из пустующих кабинетов экспертов (один из сотрудников был в отпуске, другой после суток).

Своего кабинето-места у меня, естественно, не было. Приходилось перебиваться печатными машинками временно отсутствующих коллег. Иногда уже приходилось печатать простенькие справки за подписью криминалистов, да и другую бумажную волокиту клепать, которую на меня постоянно пытались свесить.

От такой работы я слишком не отбрыкивался, но и много на себя не брал. Фотки печатать целыми днями да пальцы катать – занятие рутинное. Лучший отдых, как говорится, это смена деятельности. Вот как женщины отдыхают – устала посуду мыть, можно отвлечься и полы подтереть или уроки с ребенком поделать. А можно играючи и приготовить что-нибудь вкусненькое или просто на всё забить и обвинить во всём мужа… Мужики же виноваты, что им приходится одновременно делать сразу три

дела: телевизор смотреть, пиво пить и за «Зенит» или «Спартак» болеть.

Вставил листок в неуклюжую пишущую машинку с надписью “Башкирия”. Копирку не стал подкладывать. Документ будет в одном экземпляре, не как всегда.

Положил перед собой дактокарту и, подглядывая в неё, набил текст. Пять минут и готово. Вытащил листок, поставил внизу закорючку и шлепнул печать экспертного отдела. Документ выглядел солидно и правдоподобно. С таким хоть в суд.

Кабинет с дежурным опером нашел быстро. Вошёл без стука – всё-таки не первый день знакомы с Погодиным.

– Привет, Андрюха, – кивнул он мне. – Что там по пальчикам? Витя должен был исследование провести. Не в курсе?

– В курсе, – ответил я, многозначительно перебирая в пальцах Филькину грамоту.

Перед столом молодого опера на стуле чванливо развалилось тело в спортивном костюме модных цветов: красного с белым. ГДР-овский, наверное.

На холеной морде щетина клочками, на макушке кепка а-ля Никулин. Тело через губу подало голос:

– Начальник, если других предъяв нет, то отпускай. Пропуск подпиши. Говорю же, не знаю я ни про какую цепочку. Тётку подвозил, не спорю. Потому и следы машины моей там. Увёз ее домой и всё…

– А, по моим сведениям вы больше никого в тот вечер не подвозили, – молодой опер с надеждой выдал последний аргумент.

– Ну так правильно. Конец смены был.

– Диспетчер таксопарка сказала, что машину вы поставили в бокс около двенадцати ночи, а потерпевшую вы подвозили около одиннадцати. Где вы были почти целый час?

– Так в пару магазинов заскочил дежурных. Купил закуски и коньяка на выходные. У меня в субботу день рождения будет. С паспортом сверь, начальник. Праздник у меня скоро.

– Похоже, что нескоро, Кузькин, у вас праздник будет, – удачно вмешался я в разговор и положил перед ним бумажку.

Тот с удивлением уставился на справку, в которой говорилось о том, что экспертом-криминалистом лейтенантом милиции Пупкиным (фамилию свою не стал ставить, если уж липа, то на сто процентов пусть будет липой) проведено дактилоскопическое исследование осколков стекла, изъятых тогда-то по такому-то факту. В результате исследования на одном из осколков обнаружен след большого пальца правой руки гражданина Кузькина Евгения Прохоровича, 12.04.1936 года рождения. Получите, распишитесь…

Таксист замер. Прочитал ещё раз. Вцепился в бумажку, будто собирался её съесть, как фальшивомонетчик купюру. Снял кепку и вытер ею лоб.

Опер забрал у него справку, тоже пробежал глазами и посмотрел на меня:

– Отлично! Пальчики Кузькина! У вас новый эксперт? Кто такой Пупкин?

– Да, новенький, – кивнул я, тихо про себя матеря несообразительного опера (чуть контору не спалил, мог бы и мозгами маленько раскинуть). – Перевёлся недавно. Из Москвы. Лучший спец по пальчикам.