Курсантская исповедь
Шрифт:
– Товарищ старший лейтенант, разрешите пригласить на следующий танец Вашу жену? – Тимофеев аж сам задохнулся от собственной наглой выходки. Его голос дрожал, поджилки тряслись. Старлей, да и все другие вокруг так же задохнулись от неожиданной наглой выходки, не находя сразу слов. Жена же, вполне симпатичная молодая женщина, хотя была и не по возрасту желторотому курсанту, зарделась и загадочным взглядом пробежала по фигуре юноши. В её томных глазах сверкнули искорки снисходительного к юнцу согласия. Однако, офицер, придя в себя, кашлянул в ладонь, чтобы взять более суровую ноту в голосе и строго произнёс, без малейшего
– Нельзя! Я сам для этого сюда привёл мою жену! Курсант! – он зыркнул на неё, затем на курсанта.
Жена, погася шаловливые искорки, подняла брови в сторону курсанта, – «увы»! И радостно откликнулась на долгожданное внимание мужа, фактически не замечавшего её до сей минуты! И они счастливо углубились в качающееся поле топчущихся в романтическом возбуждении людей, думающих, что они танцуют…
«Вот оказывается, для чего он меня сюда привёл! Всё же для того, чтобы потанцевать! – усмехнулась про себя женщина. – А то я уже успела потерять всяческую надежду! Спасибо курсанту!»
– Чё, Тимоха! Не вышло!? Но ты всё равно молодчина! Не зассал, теперь будешь в роте героем! – Шаталов хлопнул Тимофеева и через несколько минут уже весело роготал о чем-то, сидя на подоконнике с той самой, со светлой шевелюрой, которая недавно отшила Влада. Тимофеев лишь ухмыльнулся и вскоре уловил боковым зрением взгляд из угла зала. Повернулся. Вполне милая девушка робко стояла, подперев стену. Наткнувшись на буравящие в темноту зала глаза курсанта, она слегка улыбнулась и скромно отвела взгляд. Несколько минут они как бы невзначай встречались робкими прикосновениями глаз. Тимофеев видел, как девушка безальтернативно отшивает одного за другим, атакующих её курсантов. Он даже толком не рассмотрел её лица, но понял интуитивно главное – это именно Его девушка. Визуальный контакт состоялся! Он был не навязчив, но вполне ясно раскрывал суть проскочивших между ними искр Амура. Он ждал очередной медляк, лаская глазами милый образ в тёмном углу училищного клуба. Все суровые реалии курсантской жизни улетели на второй план. Сердце жарко билось в груди в нетерпеливом предвкушении. И вот снова медленная композиция. Тимофеев набрался духу и направился к трепетной цели.
– Двадцатая рота-а-а! Выходи строиться на улицу-у-у! – раздался сержантский вопль. Тимофеев скорчился, словно от боли, машинально кинулся было к выходу, потом резко затормозил, обернулся в тот самый угол, который гипнотизировал последних минут пятнадцать, показавшихся вечностью. Но там уже никого не было. Он метался взглядом по залу. Мельтешили выходившие строиться курсанты. И он не мог найти её глазами!
– Двадцать пер-р-рвая р-р-рота-а-а! Стр-р-роиться на улицу-у! – раздалось в усугубление первой команде и зал загудел с усилением. Потом ещё и ещё. Загорелся яркий свет. И это означало «Финит а ля комедия»!..
Роты строились перед казармами на общую проверку.
– Старшина! У нас тут в роте «танцор диско» завёлся, настоящий Казанова! Любитель офицерских жён! Устройте ему сегодня хорошую «дискотеку» со шваброй! – ротный зыркнул так, что даже в темноте был виден блеск его глаз…
Отбой-подъём
Казарма.
– Рота-а-а! Сорок пять секунд времени-и-и…
Курсантская рота кинулась к кроватям, суетливо раздеваясь на ходу, пробегая пальцами по множественным пуговицам кителей, словно по клавиатурам клавесинов. Буквально выпрыгивая из сапог и ныряя в койки.
Максим Шаталов, с искривлённым потугами ртом, не успевал. Он, взявшийся невесть откуда неделю назад, видно по блату, на месяц позже остальных, не прошёл «курс молодого бойца» и вечно везде и всюду отставал. Сейчас он не мог стянуть сапог, кряхтя и тужась изо всех сил, как на горшке, возясь с запором. Тимофеев часто ему помогал, словно взяв над ним негласное «шефство», он и в этот раз, увидя мучения товарища, подскочил к нему, недолго думая, рванул его сапог с поднятой ноги и нырнул сам под одеяло. Но, увы! Поздно! Старшина нажал секундомер пару секунд назад.
– Что, Тимофеев и Шаталов! Не успеваем! – лицо старшины не выражало никакого раздражения, скорее наоборот, оно излучало какое— то садистское удовольствие от возможности подрючить роту ещё разок-другой. Казалось, он получает от этого неписаное удовольствие. Хотя, кто знает, как оно было на самом-то деле?! Так или иначе две новые фамилии пополнили его «чёрный блокнот». Делалось это медленно и демонстративно, чтобы каждый смог это прочувствовать и осознать, что его на этот раз пронесло! А это значит, очередная грязная работа и наряды, особенно во время всеобщего отдыха, уже нашли «своих героев»! Через это осознание, роту охватывало состояние массового гипнотического повиновения и благоговения перед начальством.
– Что ж, не все успели. Будем продолжать тренировку! Рота-а-а! Сорок пять секунд времени-и, подъём!
Матерясь, на чём свет стоит в сторону провинившихся, курсанты выскакивали из кроватей, снова натягивая галифе, впрыгивая в сапоги, накидывая тёмно-зелёные «ПШа» – полушерстяные кители с желтыми курсантскими полосками вдоль красных пагон с буквой «К», застёгивая на бегу отливающие золотом пуговицы и перепоясываясь коричневыми ремнями с надраенными медными бляхами.
– А подъём положено делать не менее, чем одна минута! – заявил Шаталов…
Он снова отставал. Да и терять ему было уже нечего. И он потерял стимул особенно напрягаться, напротив, демонстрируя всем своим видом, что не собирается спешить. Он спокойно одевался, без излишней суеты.
В глазах старшины пробежали какие-то чёртики:
– Это кто это сказал? Очень умный, товарищ курсант? Благодаря вам, товарищ курсант, рота будет тренироваться до утра! Пока вы не научитесь! – он надвигался медленно, подобно бегемоту, способному проглотить и не поперхнуться.
– Товарищ старшина, а коллективные наказания также запрещены, – послышалось рядом.
– А это кто тут ещё умничает?! – старшина повернул голову.
Это был Тимофеев.
– Та-а-к! Завтра, вместо личного времени, рота будет заниматься тренировкой отбой-подъём. Причём, на плацу…
Рота зашипела на провинившихся. Казалось, их сейчас порвут на тряпочки дневальному. Но некоторые умудрялись всё ещё ехидничать.
– Это как, на асфальте, что ли? – кто-то усмехнулся.
– Нет, товарищ курсант! С коечками, стульями и тумбочками, которые вы туда вынесите, – лицо старшины выражало ликование.