Курский перевал
Шрифт:
— Да что вы, Михаил Михайлович, — здороваясь, сказал Лесовых. — Весна кругом, а вы в конуре этой, в духотище!
— Некогда, — невнятно пробормотал Чернояров и, ожесточаясь на самого себя за растерянность, сурово добавил: — Нужно дела в порядок привести. Целый месяц в роте ни одного офицера.
— Да, положение трудное, и не только в роте, — присаживаясь на топчан, сказал Лесовых. — Людей и техники потеряно много, а пополнения все нет и нет.
— Видимо, скоро получим, — проговорил Чернояров, с тревогой ожидая, что же будет дальше и как поведет себя новый замполит.
«Поветкин — тот проще, —
— Как люди, Михаил Михайлович? — спросил Лесовых.
— Что ж люди… — со вздохом ответил Чернояров. — Их и осталось-то на всю роту неполных два расчета.
— Конечно, не то, что под Воронежем.
Эти слова, произнесенные Лесовых совсем спокойно и без всякого умысла, взорвали Черноярова.
— Что под Воронежем?! — с яростью воскликнул он. — Под Воронежем, дескать, полк был как полк? А теперь чуть побольше батальона, и повинен в этом Чернояров, так, что ли?
— К чему горячность, Михаил Михайлович? — глядя в озлобленное лицо Черноярова, неторопливо сказал Лесовых. — Я и не думал этого.
— Неправда! — с шумом выдохнул Чернояров. — Думали и сейчас думаете.
— Ну, уж если хотите правду, — в упор глядя на Черноярова, отчетливо и твердо сказал Лесовых, — извольте. Да, во многих бедах повинны вы, именно вы. Нет, — махнул он рукой на хотевшего было заговорить Черноярова, — не из-за того случая, когда вы бросили полк и по пьянке самовольно в Курск укатили. Из-за вашего самодурства и ячества, из-за неправильного воспитания людей, из-за вредных методов командования. Что вы творили в полку, что людям прививали? Бездумье и чинопочитание! Только вы фигура, а остальные пешки. Без вашего приказа, по своей инициативе и пальцем не пошевели — вот ваш принцип командования. Люди думать разучились, самостоятельно шаг боялись шагнуть. А в итоге напрасные жертвы. Не из-за ваших ли диких криков Лужко сам очертя голову бросился в атаку? А теперь без ноги. А помните, под Касторной? Почему третий батальон не отошел за овраг, когда на него фашистские танки надвигались? Да потому, что комбат ждал вашего приказа. И погиб из-за этого…
Тяжело дыша, Лесовых смолк. По его гневному лицу катились частые градины пота.
Чернояров сидел с окаменелым лицом и налитыми кровью глазами. Он пытался вскочить, закричать, но ни сил, ни слов не было. Только из самой глубины сознания безжалостный голос Лесовых выворачивал то, о чем сам он не признавался даже самому себе.
— А вы, — вновь заговорил Лесовых, — еще обижаетесь… Вам поверили, как коммунисту, как офицеру, как человеку в конце концов. И если не вытравите из себя самолюбия и тщеславия непомерного, то имейте в виду — пощады не будет! Понимаете вы это или нет?
— Понимаю, — вздрогнув, сказал Чернояров и совсем неожиданно и для Лесовых и для самого себя опустил голову на руки и едва слышно проговорил: — Трудно мне, очень трудно.
— Знаю. И не один я, все знают. Только людей не чуждайтесь, отбросьте все мрачное и за дело.
— Спасибо! — всей грудью выдохнул Чернояров. — Всего себя переломаю, другим стану!
— Верю! — с силой пожал его пылающую руку Лесовых и, весело улыбнувшись, воскликнул: — Пойдемте-ка, Михаил Михайлович, на воздух, духотища тут, затхлость…
Лесовых
Маленький, поджарый Бондарь и кряжистый усач Козырев увлеченно разговаривали. Увидев Черноярова, они остановились и смолкли.
Встречи с Бондарем всегда были тягостны для Черноярова. Когда он пришел представляться своему бывшему подчиненному, а теперь комбату, Чернояров заметил смущение и жалость, охватившие Бондаря. Это возмутило и обидело Черноярова, но он смолчал, надеясь, что Бондарь переборет себя и будет относиться к нему пусть даже враждебно, но без этой унизительной жалости. Однако Бондарь не смог переломить себя и, всякий раз видя Черноярова, смущался. Так было и сейчас. Это вновь напомнило Черноярову, кем он был и кем стал, и, как черное облако, мгновенно погасило то светлое, что возникло у него при встрече с Лесовых.
— В роте все в порядке. Последняя запасная позиция готова, — лишь бы не молчать, торопливо проговорил Чернояров.
— Я был… Видел… Хорошо сделано, — не глядя на Черноярова, невнятно сказал Бондарь и, стараясь не выдать смущения, поспешно добавил: — И блиндажи чудесные и ниши для патронов… Вот только людей маловато.
— Скоро два наших орла вернутся, — стараясь развеять взаимное смущение офицеров, оживленно заговорил Козырев, — Дробышев и Чалый. Пишут: «Костьми ляжем, а в свою роту пробьемся».
«Дробышев, Чалый? Кто такие? — пытался вспомнить Чернояров. — Почему я не знал их?»
«Эх, ты, а еще обижаешься», — повторил он упрек Лесовых. И злость на самого себя за все, что сделал раньше, впервые охватила его. Он стоял, безвольно опустив руки и боясь взглянуть на Бондаря и Козырева. Мучительно тянулись секунды молчания. Черноярову казалось, что еще мгновение, и он не выдержит, закричит, а может, даже заплачет. К счастью, из-за кустов показался высокий стройный боец в стеганке, в рыжей, во многих местах опаленной шапке-ушанке, с тощим вещевым мешком за спиной и, печатая так любимый Чернояровым строевой шаг, подошел к офицерам.
— Разрешите обратиться, товарищ капитан! — звонко и задорно отчеканил он.
— Васильков! — в один голос воскликнули Бондарь и Козырев.
— Так точно! — еще задорнее ответил боец.
На чистом, юношески свежем лице его с сияющими светлыми глазами было столько радости и довольства, что Чернояров невольно улыбнулся и позавидовал этому парню.
— Как здоровье? — спросил Бондарь.
— Замечательно, товарищ капитан! Отлежался, отоспался, лекарств малость попил — и как новенький!