Куртизанки
Шрифт:
Прибыл молодой граф фон Левенхаупт, очень быстро исчезнувший, когда обнаружил, что, кроме судебных процессов и 21 000 талеров, долгов и процентов по ним, его тетя не оставила почти ничего.
Граф Мориц, сын Авроры, вступил в права наследования. Движимое имущество было продано с молотка, и на вырученную сумму были оплачены расходы на похороны, судебные издержки, выплачена зарплата прислуге и т.п.
Родственникам и прислуге были розданы разные принадлежавшие Авроре вещи, которые все они тоже продали. Монахини и монастырская прислуга не получили ничего. Исключение составил только суперинтендант фон дер Шуленбург, получивший 100 талеров, и аббатиса – пожелание здоровья и дальнейшего благополучного правления...
Постоянные прихожане этого монастыря еще 20 лет спустя обсуждали ее завещание...
Через год после смерти
С литературным наследием Авроры произошла полная неразбериха. То, что находилось в ее комнате, частично попало в подвал монастырской церкви, где рукописи лежали много лет. Потом, во время нашествия вестфальцев, они попали в комнату, где находился склад амуниции. Ничем не прикрытые рукописи валялись в пыли и мусоре и служили зачастую оберточной бумагой. Именно здесь нашел и спас несколько из них первый и лучший биограф Авроры Крамер. Однако это были всего лишь случайные находки.
Многое пропало навсегда, как, например, то, что находилось в Дрездене и Лейпциге и было уничтожено теми, кто был заинтересован в их сокрытии. К сожалению, едва ли возможно проследить жизнь графини во всех подробностях. «Ее саркофаг из белого мрамора, поставленный во второй саркофаг, обитый черным бархатом с золотой тесьмой», был постоянно открыт, чтобы удовлетворять любопытство посетителей – через много лет после ее смерти увидеть прекрасную Аврору, которая была известнейшей великосветской дамой и быстро забытой возлюбленной повелителя, имевшего самый блестящий в Европе его времени двор. Она также была матерью великого полководца. Его беспокойная и горячая кровь проявилась у одной из потомков, в честь его матери тоже названной Авророй – у Авроры Дюдеван, знаменитой Жорж Санд...
Глава V
АННА-КОНСТАНЦИЯ, ГРАФИНЯ ФОН КОЗЕЛЬ
(1680—1765)
Леди Монтегю рассказывала, что, когда Август Сильный первый раз пришел к госпоже фон Гойм, в одной руке у него была подкова, которую он при ней сломал, а в другой – мешок с сотней тысяч талеров. Таким образом он силой и деньгами домогался милости женщины, которая среди всех его куртизанок занимает особое место. Это, конечно, только одна из легенд, сложенных об известнейшей куртизанке польско-саксонского короля. Поучительная и трагическая ее судьба способствовала все новым попыткам отобразить ее жизнь строго документально или в виде художественного произведения.
Анна-Констанция фон Брокдорф происходила из старинного голштинского дворянского рода. Ее отец был датским кавалерийским полковником, мать – богатой голландкой. У нее было два брата, поступивших на польско-саксонскую службу, и сестра, которая рано умерла. Сама Анна уже в возрасте пятнадцати лет была принята в свиту дочери герцога Кристиана-Альберта Голштейн-Готторпского, которая вышла замуж за наследного принца фон Брауншвейг-Вольфенбюттеля. При этом миниатюрном дворе Анна прославилась тем, что энергично защищалась оплеухами от нежных приставаний наследника. Здесь же она познакомилась с дворянином Адольфом фон Гоймом. Он был старше ее на двенадцать лет и женился на ней через много лет после помолвки, когда ей шел уже двадцать третий год. Однако брак не был счастливым. Очень скоро муж стал вызывать отвращение у молодой жены, она отказалась от совместного с ним проживания и уже через год написала ему одно из так характерных для нее писем: «... если Вам мои манеры и поведение кажутся невыносимыми, то могу Вам сказать, что испытываю те же чувства в отношении Вас, и создавшееся положение приводит меня в такое отчаяние, что я уже не раз хотела бы умереть. И я не вижу другого выхода из создавшейся ситуации, кроме как, если на то будет Ваше согласие, расставание, и чем быстрее, тем лучше...»
И далее: «Если Вы упрекаете меня в неспособности к дальнейшему проживанию вместе, так для этого у меня достаточно оснований, и я никогда не откажусь от своей клятвы (она под присягой отказалась от совместного проживания с мужем), в чем Вы всегда можете удостовериться».
Таким образом, уже 22 января 1705 г. Гойм подал в оберконсисторию иск о расторжении брака, и в нем, а также во всех других имевших отношение к процессу бумагах речь идет только
И 8 января 1706 г. брак был расторгнут. Гойм мог снова жениться, что он и сделал через два года. Но ему снова не повезло: вторая жена тоже оставила его, и он жаловался, что ему не везет с женским полом...
Позднее именно Август был назван разрушителем этого брака, и тому есть свидетельство некоторых современников, среди которых сам Гойм, утверждавший, что его жена превосходила всех придворных дам в красоте и грации, с чем не был согласен князь фон Фюрстенберг, поставивший 1000 дукатов в пари с другим придворным. А призванный в качестве третейского судьи король назвал ее первой красавицей, после чего и возникла любовная связь между Августом и баронессой...
Однако Анна, как утверждают сплетни, не жила далеко от Дрездена в своем имении, так как Гойм якобы опасался тлетворного влияния двора на свою супругу, а, напротив, с момента замужества находилась в столице Саксонии, а Август только в конце 1704 г. приехал в Дрезден из Польши, уже после того, как брак Гойма был признан неудачным и супруги разошлись...
Судя не только по воспоминаниям современников, но и по сохранившимся живописным портретам, баронесса, должно быть, была тем редким типом женщин, в которых сочеталась природная красота и грация с мужским умом, силой характера и решительностью, что делает ее похожей на идеал итальянского Возрождения, о чем вспоминает Вираго. Пельниц пишет, что у нее было овальное лицо, прямой нос, маленький рот, удивительной красоты зубы, огромные черные блестящие лукавые глаза. Походка ее всегда была грациозна, а смех – чарующим и способным пробудить любовь даже в самом холодном из сердец... «Волосы у нее были черные, руки и плечи – само совершенство, а цвет лица – всегда натуральный. Фигуру ее можно было сравнить с произведением великого скульптора. Выражение лица у нее было величественным, а в танце она была непревзойденной».
Подробно и с восхищением рассказывает нам о ней все тот же Хакстаузен, сын гофмейстера Августа, который общался с ней годами и был одним из немногих, кто остался ей верен даже после ее падения: «Красивая, хорошо сложенная, прекрасно владевшая собой, с прекрасным цветом лица, с красивыми глазами, ртом, зубами, которые, правда, начали портиться».
«Она была очень умной,– продолжает Хакстаузен,– очень живой, всегда в одинаковом расположении духа и очень остроумной. Она говорила много, но никому это не надоедало. Очень откровенная, она никогда не лицемерила и всем говорила правду, поэтому у нее было много врагов. Резкая и вспыльчивая, храбрая, одинаково хорошо владевшая саблей и пистолетом, она не была злопамятной. Очень экономная, она умела копить деньги, однако не принимала взяток. Ревнивая до умопомрачения, она преследовала своих соперниц как только могла и старалась изгнать их с королевского двора. Сам король побаивался ее и относился к ней с большой осторожностью. Так как у него было множество любовниц, он был вынужден выдумывать тысячи уверток, чтобы отделаться от ее постоянного наблюдения. Она так командовала им и так за ним наблюдала, что ему зачастую удавалось с большим трудом свободно располагать своим собственным временем, и совещания с министрами, строительство, охота и многое другое служило ему поводом, чтобы сбежать от нее».
Хакстаузен рисует ее такой и прибавляет, что она спала с Августом каждую ночь и так хорошо развлекала его, что он часто обо всем забывал и совершенно справедливо утверждал, что ей, при всем на него влиянии, надо было бы не перегибать палку: отпускать его путешествовать без нее и вообще давать ему больше свободы...
Она не так легко отвечала на его домогательства, к чему он явно не привык. Она «создавала много трудностей», как много лет спустя сообщало саксонское Министерство иностранных дел прусскому королю. И сама баронесса вполне правдоподобно утверждала, что она никогда не пыталась (как многие другие женщины) навязываться королю, а стала принадлежать ему только потому, что ей понравилась его представительная внешность и что он неустанно домогался ее милости.