Кутузов
Шрифт:
Дохтуров пытался перейти ниже Аугеста речку Литаву, но едва две пушки въехали на мост, как тот провалился. Говорили, что немцы подпилили сваи. Тогда войска построились в огромное каре на равнине между Гольбахом и озерами. К ним присоединились несколько полков из колонны Ланжерона и остатки разгромленной колонны Пршибышевского. Дохтуров решился искать дороги через болота, под градом картечи и свинцовым дождем. Свернув полки в густую глубокую колонну, он скомандовал:
– Марш-марш! Бегом!
Солдаты отступали неохотно, старики кричали из рядов:
–
Дохтуров возвращался к ним и повторял:
– За мной, за мной, дети!
Гренадерская рота в арьергарде штыками отгоняла наседавших французов. Бились молча, неистово, насмерть. Внезапно Сергей Семенов услышал страшное слово:
– Отрезают!..
Действительно, синие капоты французов замелькали и с фронта, и с флангов. Мокеевич, сурово нахмурившись, сказал унтер-офицеру:
– Спасай знамя! А я пока задержу с ребятами французиков. Уходи же... Прощай, Чижик!
Не было времени даже обняться напоследок. Неприятель сближался с трех сторон, чтобы раздавить горстку русских.
Семенов уходил не оборачиваясь. Вот позади хлестнул залп, другой. Хлопнуло еще несколько выстрелов. Гренадеры еще жили и сопротивлялись. Раздался последний выстрел, и все смолкло. Но впереди, уже невдалеке, русские колонны подходили к плотине у речки Цитавы. И водяная мельница, и плотина были затянуты пороховым дымом: 150 орудий с высот Аугеста шквальным огнем стремились задержать дивизию.
Впереди колонн ехал хладнокровной рысцой Дохтуров, сопровождаемый двумя проводниками-моравцами. Он приметил колебание солдат, которым по узкой плотине предстояло перебежать на другую сторону Цитавы. А на пути не было, кажется, живого места от ядер и гранат. Соскочив с бесполезного теперь коня, генерал бросился вперед с криком:
– Дети! Марш-марш! За мной!..
Адъютанты пытались его удержать, напоминали о семье.
– Нет! – отвечал им Дохтуров. – Здесь жена – моя честь! Дети – войска мои! – Генерал обнажил свое золотое оружие, которым был награжден за храбрость в шведскую войну 1790 года, и воскликнул: – Ребята! Вот шпага нашей матушки Екатерины! Умрем за отца-государя и славу России!..
Он первым кинулся в огонь.
9
В местечке Чейч, на пути в Венгрию, Кутузов руководил ретирадой.
Раненный в щеку, с перебинтованным лицом, он отдавал приказания адъютантам и последними словами ругал австрийских колонновожатых, избравших для отхода такие пути, по которым невозможно было провести пушки, и их пришлось заклепать и бросить.
Ежеминутно поступали сведения о потерях: генерал-лейтенант Эссен тяжело ранен и в безнадежном состоянии; ранены генералы Сакен, Депрерадович, Елжицкий, Репнинский. Генерал-майоры Берг, Миллер 1-й и Миллер 2-й взяты раненными в плен. Пленены генерал-лейтенанты Пршибышевский и Вимпфен, генерал-майоры Селехов, Штрик, Шевляков.
– Ваше высокопревосходительство! – доложил Дишканец. – Смертельно ранен и захвачен французами флигель-адъютант...
«Боже! Неужели Фердинанд...»
– ...граф
Как бы не слыша этого сообщения, Михаил Илларионович спокойно осведомился:
– Каков общий урон в войсках?
– Убыло, по первым подсчетам, до двадцати тысяч...
Главнокомандующий повысил голос, отдавая новые приказания начальникам частей и колонновожатым. Продиктовал предписание руководившему арьергардом князю Багратиону. Казалось, он обрел особенное хладнокровие и решимость. Лишь подробности несчастного боя неотвязно напоминали о себе, мучая больше, чем рана...
...Еще до восхода солнца Кутузов в небольшой свите, сопровождавшей императора Александра, поднялся на Праценские высоты. Густой молочный туман сплошной рекой заливал холмистое поле между высотами и речкой Гольбах, за которой должны были находиться французы.
Было холодно, и государь грел дыханием руки. Отделившись от свиты, он двинулся мимо биваков четвертой колонны; Кутузов последовал за ним. У бригады, которой командовал генерал-майор Берг, император слез с лошади. Вместе с Кутузовым они подошли к командирскому костру и грелись у огня.
– Что, твои ружья заряжены? – обратился Александр к Бергу.
Генерал, не получивший диспозиции, даже не знал, что предстоит сражение.
– Нет, ваше величество, но я сейчас же отдам приказ! – поспешно ответил он, подымаясь от костра.
Император сел на коня и, улыбаясь, спросил Кутузова:
– Ну что? Как вы полагаете? Дело пойдет хорошо?
Михаил Илларионович тотчас вызвал на лице придворную улыбку:
– Кто может сомневаться в победе под предводительством вашего величества!
Александр нахмурился:
– Нет, командуете здесь вы! Я только зритель...
На эти слова Кутузов ответил светским поклоном. Когда же государь удалился, Михаил Илларионович, покачав своей седой головой, по-немецки сказал Бергу:
– Вот, Григорий Максимович! Прекрасно! Я должен здесь командовать, когда даже не распорядился этой атакой. Да и не хотел вовсе предпринимать ее!
Исполнительный немец в изумлении слушал это откровенное признание.
Между тем три первые колонны потянулись влево, проваливаясь рота за ротой в туманной пелене. Но четвертая все еще располагалась на привале; ружья были сложены в козлах. Раздраженный император послал за Кутузовым.
– Михайла Ларионович! – встретил он главнокомандующего. – Почему не идете вперед?
Кутузов медленно ответил:
– Я поджидаю, чтобы все пособрались...
– Но мы не на Царицыном лугу, где не начинают парада, пока не придут все полки! – возмутился император.
– Государь! – со вздохом проговорил Кутузов. – Потому-то я и не начинаю, что мы не на Царицыном лугу. Впрочем, если прикажете...
Он всеми мерами затягивал движение 4-й колонны, верно ценя значение высот у Працена, господствовавших над местностью. То же самое превосходно понимал и Наполеон, сказавший накануне битвы: «Если русские покинут Праценские высоты, они погибнут бесповоротно».