Кутузов
Шрифт:
Незваных гостей ждали каждую минуту.
И наконец дождались.
На третий день, около полудня, с дороги прибежали возбужденные мальчики и, перебивая друг друга, радостно, как будто сообщали приятную весть, сказали, что с большака едут верховые с подводами.
Ударили в колокол.
Деревня встревожилась. Бабы с плачем бежали к лесу, унося с собой малых ребят. Мужики со своим оружием быстро собрались у старостиной избы.
Как было заранее условлено, Черепковский уводил партизан в лес, а староста оставался со стариками в деревне —
Левон отрядил Табакова на дорогу высмотреть по-за кустами, кто пожаловал и сколько.
Уже у околицы Табаков встретил запыхавшегося, красного Петьку, который караулил на березе. Шустрый Петька успел-таки скатиться с дерева и примчаться домой раньше французов.
— Девятеро… все в зеленом… на них шапки с хвостами… А один с высокой такой… в синем… и пика… и три телеги… — задыхаясь, выпалил Петька.
Стало все ясно: фуражиры драгуны и польский улан-переводчик.
"У драгун ружья и палаши, у улана пика и сабля… Эх, хорошо бы заполучить девять ружий и девять палашей, саблю да еще пику!" — подсчитывал в уме Табаков.
Он отправил Петьку проследить, что будут делать дальше драгуны, а сам пошел к Левону и партизанам, засевшим в кустах на опушке леса.
— Десять человек. На каждого из них у нас, почитай, по пяти человек. Да вот у них девять ружей, а у нас — одно! — зашептал дружку Табаков.
— Ничего, Савка, справимся! — ответил спокойный Левон.
Минут через пять прибежал Петька с новым известием. Драгуны, увидав на лугу стога сена, повернули к ним. Шестеро спешились, оставив оружие при телегах, стали накладывать сено: трое влезли на стога, а трое остались внизу. Один верховой ездит по лугу, сторожит. А двое драгун и улан направились в деревню.
— Угощаться! — сказал Черепковский. — Ну, мы их "угостим"!
Он поручил Табакову и трем партизанам идти в деревню и постараться захватить коней улана и драгун, а сам повел остальных к лугу.
— Как я свалю из ружья того верхового, бросайтесь с криками "ура" на троих, что внизу, — приказал он. — А трое на стогах никуда от нас не уйдут. Только бы ружье не подвело! Эх, если бы сюда мое, пристрелянное, привычное!.. — беспокоился Левон, устраиваясь поудобнее в кустах.
Драгуны, не чуя опасности, накладывали сено, весело переговаривались.
До верхового было шагов не более сорока.
Черепковский подождал, когда верховой остановился, прицелился в зеленый мундир и нажал собачку. Раздался сильный выстрел — кузнец не пожалел пороха, заряжал ружье пулей, как на волка. Драгун свалился замертво с коня. Мужики бросились со всех сторон на драгун, которые не успели схватиться за оружие.
В минуту все было кончено. Партизаны быстро разобрали оружие убитых врагов. Наконец у Черепковского оказалось в руках настоящее добротное ружье и целый патронташ с патронами. Теперь можно воевать!
Левон знал, что улан и драгуны услышат выстрел и шум на лугу, встревожатся и бросятся из деревни, поэтому Черепковский крикнул
Но в деревне справились с "гостями" без них.
Услышав выстрел и крики, мальчишки ловко угнали французских коней, а Табаков с парнями ворвался в избу.
Улан и два драгуна сидели за столом у старосты — угощались вовсю. Они беспечно оставили при себе только холодное оружие — драгунские ружья лежали на лавке, у порога. Табаков и партизаны накинулись на драгун и улана и прикончили их тут же, в избе.
Победа была полная.
Со стороны партизан потерь не оказалось. Только один из драгун успел схватить со стола медную кружку и разбил Табакову переносье. Глаз у Савелия сразу подпух.
— Вот, Левон, теперь не только у тебя глаз подбитый, — смеялся неунывающий Табаков. — А молодцы мужики, храбро работали!
— Мужик на все сгодится: и землю пахать и врага стреблять! — удовлетворенно говорил Черепковский.
Начиналась новая, партизанская жизнь.
Глава седьмая
ФИЛИ
Незавидна в подобные дни судьба главнокомандующего, к тому же обязанного скрывать под личиною бесстрастия все в душе его происходящее!
Кутузов между Бородином и Москвою должен был выстрадать века целые.
Офицеру и солдату воспрещается говорить то, что может устрашить товарищей.
Отступая от Бородина, Кутузов понимал, что ввиду больших потерь вряд ли можно будет дать еще одно сражение под Москвой и что, желая сохранить армию, придется, по всей вероятности, оставить столицу. Но в своих печальных выводах он не мог признаться никому — ни один русский человек не примирился бы с этим. Если бы узнали, что Кутузов собирается отдать Первопрестольную, его сочли бы худшим предателем и изменником, чем считали Барклая. Кутузов был вынужден скрывать до поры до времени свои мысли и делал вид, что намерен отстоять Москву. Поэтому он поручил Беннигсену найти подходящую позицию для сражения, а сам продолжал отходить на восток.
Генерал Милорадович, которого Кутузов назначил командовать арьергардом, сдерживал французов, рвавшихся к Москве.
Французам мерещились в ней все чудеса сказочного востока. В их представлении где-то там, за Москвой, в десятке — пусть тяжелых, но преодолимых для "великой армии" — переходов, лежит таинственная, утопающая в золоте Индия. Страна залитых солнцем, благоухающих невиданными цветами долин, страна красивых, стройных и знойных женщин, страна блаженства и сладостных утех.
Как ни задерживал Милорадович наседавшего врага, но оторваться от него не мог: французы шли следом.