Кутузов

Раковский Леонтий Иосифович

А они, Витгенштейн и Чичагов, сплоховали.

Малоталантливый, слабовольный и робкий, Витгенштейн не посмел ударить, как следовало бы, по маршалу Виктору. Путь для Витгенштейна был совершенно открыт, но он боялся, что за Виктором стоит сам Наполеон. Витгенштейн не хотел ставить под удар свою репутацию "спасителя Петербурга".

А совершенно бездарный, хоть и волевой, адмирал Чичагов ушел по глупости с того места, где ему лучше всего следовало бы стоять, поджидая Наполеона.

И Наполеон проскользнул между ними двумя.

Когда в ставке главнокомандующего

узнали, что Наполеон перешел через Березину, Кутузов был искренне огорчен.

Михаил Илларионович все время твердо держался одного убеждения: сильного врага, нагло вторгшегося в Россию, надо только выбросить за ее пределы. Незачем жертвовать русскими людьми и непременно добивать его тут же в угоду Англии. Но коль скоро представлялась возможность сообща уничтожить "великую армию" у Березины, следовало воспользоваться ею. И вот теперь такая возможность была позорно упущена.

В штабе главнокомандующего все возмущались глупейшими действиями адмирала Чичагова:

— Эх он, сальная пакля! Зря потерял три дня, двинувшись неизвестно зачем к Шебашевичам. Упустил "барина"!

— Да, господин адмирал изволил хорошо сесть на мель!

— И скажи, как они собрались там все на букву "ч": Чичагов, Чаплиц. Черта только не хватает. Умники! Полководцы!

— Чичагов-то хоть в сражениях на сухом пути когда-нибудь бывал?

— Нет.

— Ну, знаешь: не учась и лаптя не сплетешь…

— А зачем тогда лезть в командование армией?

— Всякому лестно!

— Сказано: як не коваль, той рук не погань! — вставил присутствовавший при разговоре офицеров кутузовский Ничипор.

Среди солдат пошла ходить неизвестно кем пущенная молва:

— Аполиён подкупил адмирала: дал ему десять бочек золота!

Осторожный Михаил Илларионович публично не осуждал императорского любимчика, но наедине с Павлом Андреевичем Резвым обсуждал происшествие.

— Жаль, что я не послал к нему в помощь Карлушу Толя, — говорил Кутузов.

— Думаете, Чичагов послушался бы Карла Федоровича? — спросил Резвой. — Никогда! Капитан Лузгин жаловался: говорит, Чичагов не верит ни советам таких опытных людей, как его начальник штаба Иван Васильевич Сабанеев, ни донесениям разведки, никому. Все хочет сам. Своим разумением!

— Адмирал сотворен по образу и подобию своего дружка, императора Александра Павловича. Одного поля ягодки. Как он будет слушать мнение какого-то Сабанеева, если Сабанеев — русский? Это же не Вейротер и не Вильсон. Они оба, и Александр и Чичагов, презирают нас, русских! — сказал Михаил Илларионович и продолжал, смеясь: — Да на Павла Васильевича-то, собственно, и жаловаться нельзя: он адмирал, с него и спрос невелик. И подумаешь, что он такое сделал? Надо было идти влево, а адмирал пошел вправо, к Шебашевичам… А вот генерал Чаплиц, тот настоящая корова: торчал у Зембина, где по болотам одни гати проложены, где длиннющие мосты, и, уходя, не догадался их сжечь! Не генерал, а мамврийский дуб! — стучал по столу пальцами Михаил Илларионович.

В кутузовском штабе все были возмущены Чичаговым. Один Вильсон, знавший англоманию

Чичагова, щадил адмирала. Вильсон распространил всюду нелепую мысль, будто в том, что Наполеону удалось уйти, виноват не кто иной, как… Кутузов.

II

Михаил Илларионович подъезжал к своей, как он издавна называл, "доброй Вильне". Он любил этот маленький уютный городок, укрывшийся среди зеленых холмов, между которыми бежит широкая, веселая Вилия. Любил узкие средневековые виленские улочки, Острую Браму, гордую Замковую гору, роскошный генерал-губернаторский дворец.

Михаил Илларионович два раза служил в Вильне военным губернатором, жил в ней привольно и нескучно.

И вот он приехал в Вильну в третий раз — главнокомандующим русскими войсками, перед которыми бежали разгромленные остатки "великой армии".

28 ноября войска Чичагова заняли Вильну. Михаил Илларионович попросил адмирала подождать его в городе и, опередив главную армию, приехал на следующий день после взятия Вильны, в восемь часов вечера, в любимый город. У городской заставы Кутузова встретил временный комендант Вильны с казачьим конвоем.

Михаил Илларионович ехал по слабо освещенным виленским улицам, которые еще были загромождены брошенными фурами, разного рода санями, завалены телами павших лошадей и замерзшими человеческими трупами солдат армии Наполеона, валявшимися всюду. На площадях горели костры: мороз был жесток.

В знакомом Михаилу Илларионовичу дворце его ждал адмирал Чичагов. Он был в морском вицмундире, с кортиком и фуражкой в руке. Чичагов, нарочно не надевший для встречи парадного мундира, не расшаркивающийся перед главнокомандующим, старался казаться независимым и гордым. Он понимал, что его карьера сухопутного полководца кончена и нечего зря притворяться.

Чичагов принужденно вежливо (он, так же как и Александр I, не любил Кутузова) отдал фельдмаршалу строевой рапорт и вручил городские ключи, о существовании которых Михаил Илларионович как-то до сих пор и не подумал.

Кутузов же встретил адмирала с подчеркнутой любезностью.

— Поздравляю вас, ваше высокопревосходительство, с одержанными победами над врагом и вместе с сим благодарю вас за ваши распоряжения, — сказал Кутузов.

Фраза имела несколько оттенков. Для простодушных в ней заключалась преувеличенная похвала: какие особенные "победы" одержал адмирал Чичагов? И неужели приказ Чаплицу отойти от Брилей к Борисову можно считать заслуживающим благодарности?

Для скептика же в фразе сквозила насмешка.

Чичагов прижал подбородок к шее и, едва разжимая губы, ответил с плохо скрытой злостью:

— Честь и слава принадлежат вам одному, ваше сиятельство, ибо все, что ни делалось, все, что ни исполнялось, исполнялось буквально во всей силе слова повелений ваших, следовательно, победа и все распоряжения есть ваше достояние!

Михаил Илларионович не стал спорить с адмиралом, а обнял его за талию и повел в каминную. Кутузов мог идти во дворце, закрыв глаза, — так все было знакомо. Даже лакеи остались те же.