Кузьма Минин
Шрифт:
— Пан Гонсевский карает заговорщиков и бунтовщиков. Если вы не хотите попасть в их число, вы должны приказать Шеину сдать Смоленск.
— Такого приказа мы не дадим! — категорически ответил Голицын.
Нарушив порядок посольского обмена мнениями, Потоцкий, красный, возбужденный, вскочил со своего места и, перебив канцлера, громко закричал:
— Потом пожалеете!.. Вы принудите нас разговаривать по-другому!
Палата огласилась негодующими криками шляхты. Некоторые из панов размахивали кулаками, грозя «камня на камне не оставить от Смоленска».
Уходя
— Паны слишком откровенно изъявляют свое «доброжелательство» к Московии; не привыкли мы к таким разговорам и угроз не убоимся!..
Сапега долго стоял в раздумье около дверей королевских покоев, а потом вошел к королю сильно смущенный, ожидая гневных нападок и упреков с его стороны.
Сигизмунд сидел перед зеркалом, охорашивая свои пышные усы, закрученные вверх. Взглянув на отражение Сапеги в зеркале, он, плохо выговаривая польские слова, спросил:
— Что нового, канцлер?
— Голицын упрям по-прежнему, ваше величество.
Сапега с трепетом смотрел искоса на освещенную в зеркале остроконечную королевскую бороду. Ему удалось увидеть слегка накрашенные королевские губы, на них играла благодушная усмешка. У канцлера отлегло от сердца.
— Послушайте, Сапега… Пошлите от меня гонца к Шеину. Внушите ему, что Москва присягнула мне, королю… Обманите упрямца. Гоните скорее, а послов окружите стражей… будто бы для охраны их от солдатского гнева, а на самом деле, чтобы они не снеслись с Шеиным. — Король вздохнул. — Удивительное п-л-э-мя!
— Но поверит ли он? — робко спросил канцлер.
— А не поверит — на приступ пойдем… Завтра же на приступ!
Канцлер поклонился и, быстро написав тут же, в королевских покоях, письмо, подал Сигизмунду. Тот прочитав, махнул рукой.
— Обещайте награду!
Король был в игривом настроении. (Приехал старый друг из его родной Швеции — Себергрен. В честь его готовился бал.)
На буйном коне в крепость помчался, держа высоко на копье белый флаг, гонец канцлера, самый красивый из шляхтичей. Шлем его украшали развевающиеся перья, за плечами серебристые крылья, лошадь в пурпурной с золотом попоне, а на ее голове медный шлем с пышным страусовым султаном.
Шеин велел открыть башенные ворота. Он принял гонца ласково, с лукавой улыбкой оглядел его, а потом усадил за стол, угостил вином в Воеводскои избе. Прочитал грамоту не торопясь. Покачал головой и молча написал:
«Хотя Москва королю крест и целовала — и то сделалось на Москве от изменников. Изменники-бояре осилили. А мне Смоленска королю не сдавывать и ему креста не целовать, и будем биться с королем до тех мест, как сила будет…».
Шляхтич низко поклонился Шеину и стремительно понесся с его ответом в королевскую ставку.
III
Приуныл посольский лагерь. Боярская грамота явилась доказательством того, что партия «королевских советников» (Салтыков, Андронов, Масальский и другие) перетянула московское боярское правительство на сторону короля.
Вчера,
Голицын ответил: «Мы требуем полного увода, всех до единого, польских солдат из русской земли… Ни одного вашего воина не должно оставаться на нашей земле!»
Пришла еще записка. Канцлер пытался запугать послов шведами, забиравшими города на северо-западе, пугал тушинским самозванцем, к которому ушло из Москвы триста дворян. Послы остались при своем: добровольно не сдавать Смоленска.
И вот эта ночь!.. Свою угрозу паны приводят в исполнение: воевода Потоцкий разрушает Смоленск. Разгневался король, ожесточились шляхтичи, озверели утомленные долгой, безуспешной осадой солдаты и полчища немецких наемников — все пришло в движение: люди, кони, пушки.
В последние дни жолнеры [4] и загнанные плетьми в канавы пленники, словно кроты, изрыли землю вокруг крепости. Немецкий инженер Апельман провел подступной ров к четвероугольной башне влево от Копытинских ворот. Прошлою осенью осажденные взорвали часть этого рва, но Апельман, не щадя людей, под огнем смоленских бойцов, снова исправил повреждение. Довел ров до самого основания башни. Здесь землекопы наткнулись на глубокий фундамент из крепкого тесаного камня. Пришлось остановиться. Потоцкий бил огнем именно по этому месту.
4
Жолнеры — солдаты-пехотинцы в польской армии.
В отсветах начавшегося орудийного боя по земле ползали тени башен… Жутко рявкали польские орудия, долбя крепостную стену. Им отвечали пушки смолян. Облака красноватого дыма медленно расплывались в тихом воздухе.
Большое, покрытое первым снегом поле казалось пустынным, но ни для кого не было тайной, что панская пехота где-то тут поблизости, во тьме, хоронится за высокими насыпями-турами, готовая каждую минуту пойти на приступ.
Но вот королевский стан огласился барабанным боем, уханьем литавр и стоном рожков… Послышался топот и рев бегущих солдат. Закашляли самопалы, с новой яростью ударили по крепости пушки… Сигизмундово войско, снабженное кулями, набитыми мхом, лестницами, выбивными ступами, зажигательными приборами, двинулось на приступ.
Земля дрогнула от взрывов мин, подложенных под стену… Всюду вспыхивали огоньки ружейных выстрелов.
Голицын снял шлем, перекрестился.
— Буянов! — дотронулся он дрожащей рукой до своего телохранителя-стрельца. — Слышишь?! Буянов! Нам бы в крепость! О господи!
Филарет стал на колени, произнося вразумительно, неторопливо вслух молитву.
Стрелец пытался успокоить своего начальника:
— Мужественная твердость на Руси издавна. Застращаешь ли стенобитием Михаила Борисыча?!