Кузьма Минин
Шрифт:
Иван Шереметев приподнялся со своего места и, прищурив глаза, погрозил кулаком Минину.
— Вспомнишь мне Кострому! — крикнул он злобно.
Трубецкой глядел на происходившее с довольной усмешкой.
Кузьма обратился к нему, встав с места:
— Аль ты не хозяин здесь! Аль ты не князь и не воевода! Аль не видишь — твоего гостя обижают!
Покачиваясь из стороны в сторону, к месту спора подошел князь Долгорукий, а за ним потянулись другие бояре.
— Уйми его! — крикнул Минин.
Пожарский в сильном волненье поднялся, взял
— Нетрезвый он… во хмелю… Не шуми, Кузьма Минич! Успокойся!
Минин сжал кулаки.
Долгорукий закричал:
— Что ты, конь, што ль, вздыбился? Не Ярославль тебе тут и не Нижний, а Москва. Довольно! Знатно похозяйничал! Натерпелись мы от тебя в Ярославле!
— Мужик — что бык! Умрешь, не сопрешь! — сказал, подбоченясь, закутанный в парчу молодой князек.
Со всех сторон посыпались насмешки над Кузьмой.
— Глядите, не ошибитесь!.. — рявкнул Минин и, с силой растолкав вельмож, пошел вон из палаты.
Морозов пьяно всхлипнул, заревел на всю палату:
— Никогда не забуду!.. Жалованье из его лап получал. Весь род мой опоганил!..
— И мой!
— И мой!
— И мой! — раздалось со всех сторон.
Выйдя из дворца, Минин взял у одного из гайдуков фонарь и хотел идти вон из Кремля. Его остановили дежурившие у крыльца Буянов и Мосеев.
— Опасно, Минич! Врагов объявилось у тебя много… Убить замышляют… Пойдем с нами.
Пошли втроем.
На дворе слякоть. Днем падал крупный обильный снег.
К вечеру потеплело. Теперь непролазная грязь. С фонарем шел Мосеев. Минин шагал позади него молча, тяжело дыша, а по пятам шел за ним Буянов, держа за пазухой пистолет.
Стража у Кремлевских ворот узнала Минина и, обнажив головы, почтительно ему поклонилась.
Несколько ополченцев, придя к Кузьме, сказали ему, что в городе ходит сплетня, будто «нижегородские мужики хотят Кремль ограбить, а подстрекает их к тому Кузьма. Кузьма, мол, везде похваляется: если бы-де не я, то ничего бы и не сделал князь Пожарский». Что ни день — новая сплетня. Болтали о зазнайстве Минина, о его алчности и безбожии и смутьянстве, говорили о том, что он возмечтал сам царем быть.
По таборам бегали какие-то люди, разнося эти небылицы.
При встрече с Пожарским Минин пожаловался ему на клеветников.
— Ты сам виноват, Кузьма Минич!.. Не умеешь ты ладить с людьми. Гордый ты. Резкий на язык. Нет в тебе почтительности к старшим. Лучше молчи, а не перечь боярам и князьям. Божьего мира тебе не переделать. Мелкое среди мелких людей почетнее и понятнее, нежели великое. Приноровись к ним. Сломи свою гордыню.
Минин низко поклонился Пожарскому:
— Спасибо, князь! Благодарствую. За правду стоять и получить клевету ради нее мне более по сердцу, нежели лгать перед самим собой и приноравливаться к недостойному. Лишний я здесь стал, вот что. Не ко двору пришелся. Так и скажи, Митрий Михайлыч.
Пожарский остался недоволен ответом Минина.
— Гляди сам, Кузьма
После этого разговора с Пожарским Мининым овладело глубокое раздумье.
Предсказание Пожарского сбылось.
Кузьму вызвали на совет бояр в Цареборисов дворец. Некоторое время ему пришлось постоять в больших сенях около стражи. Таково было распоряжение Трубецкого. До того, как впустить Минина внутрь хором, бояре долго о чем-то совещались между собою.
Наконец в сени вошел дьяк и повел Минина в покои Трубецкого.
В просторной светлой палате на расставленных полукругом креслах сидели бояре: Мстиславский, Воротынский, Шереметев, Куракин, Трубецкой, Морозов, Долгорукий, Иван Никитич Романов, Черкасский, Пожарский и другие. Тут же на особом месте за небольшим столом два дьяка с гусиными перьями за ухом.
Бояре были одеты в сверкающие золотом парчовые кафтаны и вообще вид имели торжественный, праздничный.
Мстиславский осоловелым тяжелым взглядом уставился на вошедшего в палату Кузьму. Все другие, развалившись в креслах, с любопытством и язвительными улыбками рассматривали Минина.
— Садись, староста… — слащаво-ласковым голосом, от которого Кузьму покоробило, произнес Трубецкой, указав на скамью, поставленную на середине палаты перед боярами.
Минин, поклонившись, сел. Трубецкой обратился к нему:
— Так вот, староста, на тебя жалуются… Превозносишь ты себя не по заслугам… Говоришь ты много, не по чину. В соборе на паперти, когда молились об изгнании короля, при большом многолюдстве сказал: я-де спас Москву, а бояре ничего не сделали и меня ущемляют, а кабы я знал, не ходить бы нам сюда… Пускай бы господами были поляки. Все лучше, чем бояре.
Минин с удивлением выслушал сказанное Трубецким. Спокойно улыбнулся.
— Такого у меня и на уме не было, на паперти я крикнул на стрельцов: «Чего бьете народ? Чай, не поляки!»
— Не отпирайся! Ты сказал иное.
Трубецкой хлопнул в ладоши.
В палату вошел нижегородский купец Охлопков, находившийся во все время похода при ополчении. Перекрестившись на все стороны, он поклонился Трубецкому:
— Бью челом, князь, тебе и всему ясновельможному собранию.
— Знаешь ли ты этого человека? — спросил его Трубецкой, указав на Минина.
— Как не знать!
— Говорил ли он то, о чем ты нам поведал?
— Крест целую всему боярству, говорил. Лучше, говорил, поляки, чем бояре.
Минин покраснел, заволновался.
— Зачем клевещешь? Чего ради чернишь людей?! Когда ты слышал от меня такие речи?
Охлопков приблизился к. Минину, взял его за руку и с дружеской укоризной, вкрадчиво произнес:
— Минич… не бери греха на душу, сознайся? Сам я слышал. Кузьма с сердцем отдернул руку:
— Прочь! Отойди от меня, клеветник! Не в чем мне сознаваться. Бояр я не боюсь, не боюсь я никаких земных царей. Мне ничего не надо. А за правду умереть готов.