Кузнечик сын кузнеца (рассказы)
Шрифт:
От сказанных слов «доброе утро» становиться теплее на душе. Перемещение по комнатам приобретает особый, семейный смысл, правда, у каждого свои естественные интересы: он с голым торсом делает гимнастику, она подчеркиваетсвою красоту у зеркала.
– Моё лицо, посмотри! – вскрикивает она. – Жёлтого цвета. А в глазах почему-то тёмный оттенок.
– Успокойся!
– требует он. – Я не вижу никаких проблем. Всему виной зеркало... азиатское производство… так что… это оно искажает...
На некоторое время она успокаивается, потому что слова суженогокажутся
Сослуживицы на работе перестают с ней здороваться.
«Завидуют», - думает она.
Старого руководителя за переплату налогов привлекают к ответственности, и на его место приходит новый руководитель, который вместо служебных романов предпочитает мемуаристику. Зная её скверный характер, никто не решается сказать, что она изменилась в лице.
Вечером, возвращаясь с работы, она встречает у дома дворника, который, перекладывая листву с места на место, бросает в её адрес:
– Галбир сайтай! (2)
Она понимает это как должное, но переспрашивает:
– Правда?
– Галбир сайтай, - повторяет дворник.
В квартире пустота; его нигде нет. Только на зеркале паутина и надпись черным маркером:
«Здравствуй, муха!»
Перед тем, как разбить зеркало она всматривается в лицо: чуть плоское, с желтоватым оттенком; где главное притяжение – большие карие глаза, правда, чуть-чуть стеснённые узким разрезом, нос прямой, в выразительных губах еле заметная усмешка, щёки…
«Бах!!»
Зеркало разлетается на маленькие кусочки.
Части лица падают плавно, словно осенние листья.
Уже поздно, но ей нужна скораяпомощь, которая, как обычно, приезжает вовремя.
– Доктор, что со мной? – держа в руках старую фотографию, спрашивает она. – Моё лицо…
– Бесподобно… вы… красавица! – от восхищения доктор хлопает в ладоши.
– Но оно изменилось!
– Это влияние иго...
– Иго?
– Да…
– Что же мне делать?!
– Ждать. Иго когда-нибудь кончится…
(1) New–новый диск Пола Маккартни (2013).
(2)Галбир сайтай – красивый (монг.)
ВАЛЕНКИ
Жизнь – это вечность в миниатюре.
Под вечер пришли первые заморозки. С серого неба ветер срывал белые хлопья, похожие на пух, которые кружились, словно в хороводе, и казалось не падали - просто исчезали – коснувшись земли, потому что в ней всё ещё хранилась теплота бабьего лета. В облаках забрезжила синева. И тут же, словно золотые рыбки, показались звёзды. Добавив бескрайним просторам: полям и лесам, убегающей вдаль реке, - света, от которого эта родная земля, уходящая в бесконечность, приобретала
– Что-то сердце ноет, - сказал человек, стоящий посередине этой бескрайней земли. – Точно к снегопаду…
Эти слова он адресовал самому себе: вслух, громко, чтобы обозначить своё присутствие, возможно, как напоминание тому, кто наверху – главный - и от которого зависит будущее пожилого человека.
«Кто я, - спрашивал он про себя. – Сейчас древний Иван, вечный дед, не помнящий родства…»
После этих слов дед всегда улыбался. Как-то не произвольно они всегда выскакивали, можно сказать, случайно. Затем шутка зависала над бездной, над желанием уйти, чтобы не возвращаться, потому что давным-давно настало дедово время. А небесная канцелярия, как назло, молчала, словно издевалась, возможно, специально путала списки претендующих ввысь лиц. Или ещё хуже – главный - от которого зависело будущее вечного деда, специально его вычёркивал, как до конца не определившегося.
«Ты кто?» – спрашивал деда во сне голос.
«Я защитник, а ещё валяльщик, - отвечал дед.
– Но больше защитник».
«Валяльщик, это кто валяет валенки?» - спрашивал голос.
«Да. Да, - соглашался дед. – Точно так».
«Ты уж определись защитник ты или валяльщик, - предлагал голос. – Хотя защитников у нас здесь хоть пруд пруди. Да и валяльщиков хватает».
«Ну не могу я быть вечным дедом», - умолял дед. – Я хочу к вам».
«Ещё не время», - предупреждал голос.
«Ну, что же мне делать?»
«Ждать».
Дни вечного деда тянулись медленно, словно прорезиненные, за одним сезоном проходил другой, а он всё ждал, когда же голосозвучит долгожданный конец. И он с одухотворённым лицом, взяв давно собранный чемоданчик, где всё необходимое: нижнее бельё, выходной костюм, носки и валенки, - наконец-то отправиться в путь. Но голосмолчал, дни наслаивались одни на другие, и ничего не происходило. Одинокая, монотонная жизнь стирала временные границы. Он уже не помнил дату своего рождения, где учился и работал, когда воевал и с кем. Выцветшие документы уже не имели значения, потому что даты выветрились, а без них человеку сложно доказать: где он родился, жил, да и жил ли вообще. Фотографии пожелтели, и уже нельзя было сказать определенно, кто на них запечатлён в смысле личности. Танкист у боевой машины, хорунжий на коне, драгун с роскошными усами, - все были когда-то защитниками отечества. Были в прошедшем времени; и от них осталось только мгновение – зафиксированный миг - приуроченный к определённой дате истории.
Дед разглядывал фото и узнавал себя, но сказать точно, когда это было и где, он, естественно, не мог. Только слеза, сбегающая по щеке, да унылая боль от осколка под сердцем, будто подтверждала: что на фотографиях именно он, вечный дед, защитник отечества.
Порой деду казалось, что он подступился к самому краю, что осталось сделать лишь один шаг, чтобы, сорвавшись вниз, воспарить на законное место. Но голосв это время молчал, а идти в никуда без благословения дед не решался.