Кузнецкий мост (1-3 части)
Шрифт:
Она переложила книгу на тумбочку, встала.
— Отпусти меня домой. Не могу я так: в мире все идет ходуном, а я как неприкаянная. Да неужели я так мало значу, чтобы не найти себе дела? Я дела хочу, пойми! Ну что я здесь? Приехать сюда — значит, начисто потерять место в жизни. Быть может, в мирное время… Но сейчас, сейчас!
«А ведь она права, — думал он, — права. Действительно, вот так закричишь от боли… От голых осенних деревьев, которые лезут мокрыми сучьями в душу, закричишь. От пористого нерусского неба, заваленного пыльным войлоком дыма. От слоистого тумана, который лежит на тебе. Она права, однако что делать? Был бы русский институт, пошла бы преподавать язык. Был бы музей, пошла бы туда. Была бы школа, наконец… Единственное вакантное место — полуреферент-полусекретарь
Да надо ли говорить об этом Бекетову с нею? Не лучше ли, чтобы ее пригласил посол? Теперь же пригласил».
Бекетов пошел к послу. Дверь в кабинет посла распахнута. Люстра в кабинете не горит, но журнальный столик освещен — настольная лампа перенесена туда. За столиком посол с Игорьком играют в шахматы. И не скажешь, чей ход, — партия сковала обоих. Бекетов не видел лица посла, но лицо сына было видно. Не столько лицо, сколько его чуб, упрямо вздыбленный, выдающий и настырность его, и терпеливость, и упорство, не столько бекетовское, сколько Катеринино. И Бекетову вдруг стало хорошо, что вот этот чубатый, двенадцатилетний — плоть от плоти его, бекетовский. И Сергей Петрович вдруг вспомнил свою мать. Наверно, ею владело то же чувство, когда однажды в первые годы революции, увидев сына на трибуне Михайловского манежа, она вдруг обратилась к стоящему рядом человеку в форменной куртке железнодорожника, совсем неизвестному ей, и сказала вне связи с происходящим: «А ведь это мой сын…» Как же велика была в ней потребность в этих словах, если, произнося их, она должна была пренебречь тем, что она, нестарая женщина, дочь известного в Питере присяжного поверенного, учительница, заговорила на людях с человеком, с которым в иных обстоятельствах угроза смерти не заставила бы ее заговорить первой.
— Вот оно — чувство непобедимое!.. — сказал Бекетов. — Сын мой, сын мой, — повторил он, улыбаясь, и вошел в кабинет…
… — Послушай, Катя, тебя спрашивал посол…
Она рассмеялась. Быть может, это свойственно людям, которые долго живут друг с другом: она знала, какой стезей пойдет сейчас его мысль.
— Ты это сейчас придумал?
На другой день ее действительно пригласил посол. Она пошла, решив, что не даст себя уговорить.
— Игорек рассказал вам, Екатерина Ивановна, какую партию он у меня вчера выиграл? — спросил посол.
Что говорить, издалека он начал свою операцию,
— Нет, от него не дождешься. Он был заметно взволнован, мне даже показалось, радостно взволнован.
— Мне говорили, что он у вас ума отнюдь не математического, верно? Так бывает… шахматист-гуманитарий?
— У него все еще сто раз переменится. Впрочем, дипломатия — дисциплина гуманитарная или математическая? — спросила она.
Ее подмывало сказать: судя по тому, как вы рассчитали все повороты этой беседы, несомненно, математическая.
— Вы хотите сказать, дипломатия, как математика… Внешне далека от жизни, на самом деле сама жизнь, не так ли, Екатерина Ивановна?
— Дипломатия, как архитектура: в ней гуманитарные науки сомкнулись с математическими, — сказала она.
Он помолчал. Такое впечатление, что последняя ее фраза чуть-чуть обезоружила его, внесла смятение в стройные ряды его мыслей.
— Я тут поделился с Сергеем Петровичем одной идеей, — сказал Михайлов. — Сергей Петрович не одобрил моей затеи, но мне она кажется стоящей…
Она решила говорить напрямик.
— Мне достаточно, что он стоит во главе нашего семейного клана, — сказала она, смеясь. — Стать под его начало и в посольстве, значит, утратить остатки независимости…
— А если под мое начало? — спросил посол.
«Ну вот, здесь начинается нечто дипломатическое, каверзное», — подумала она.
— Каким образом?
— Под начало посла, — сказал он и затих. «Как она?»
— Хорошо, что не под начало наркома! — попыталась она обратить эту фразу в шутку.
— Я не настаиваю, но, может быть, есть резон вам подумать, — закончил посол.
— Я подумаю, — ответила она.
— Мне так кажется, у вас должно получиться, — сказал он ей на прощание. У него была необходимость произнести эти несколько слов на прощание, он хотел ободрить ее.
— Подумаю, — повторила она, не изменив интонации. Тем, что и слова, и интонация были повторены, она хотела показать, что заканчивает эту беседу, не уступив ни на йоту.
Она вернулась домой, не заходя к мужу. Впрочем, она знала, что у Бекетова сегодня нелегкий день и, возможно, его в посольстве нет. Но Бекетов вскоре явился.
— Игорек лег? — спросил он, хотя видел спящего сына — его кровать была за шторой, полузанавешенной сейчас.
— Лег, — ответила она, не поднимая глаз и не выказывая желания говорить.
Он помолчал. Это, в конце концов, становилось невыносимым. Наверно, у него возникло желание сказать дерзость и взломать это ее молчание, даже у него, но он произнес примирительно:
— Поспим и мы. Сон даст силы тебе и мне.
Но Екатерина не шевельнулась. Не он, она хотела разговора, даже в молчании своем, как ему показалось неприязненном, хотела разговора.
— Вот ты говорил: «Сейчас война, а все остальное потом…» Так ты сказал?
— Да, я так сказал.
— А честно ли это?
— А почему не честно?
— Дать подлости укрыться за картофельными буртами, честно?
— Но ведь не в этом главное, пойми…
— И в этом! — На секунду она замкнулась в своей броне — копила злость, решимость копила. — Вот ты был на Печоре и… вернулся, так?
— Вернулся, как видишь.
— Вернулся к тому, кто послал тебя на Печору. Прямым путем к нему? Верно я говорю?
— Ну, предположим…
— И смотришь на него глазами едва ли не влюбленными и, этак улыбаясь, киваешь головой, точно он посылал тебя не в печорское пекло, а на золотой ялтинский песок…
— Ну и что ты хочешь этим сказать?
Она все куталась в свой клетчатый плед, будто с каждым словом ей становилось все холоднее.
— Только одно: честно это?
— Знаешь что? Давай спать. Спать, спать. Или нет? — Он пошел по комнате и, оглянувшись, увидел ее на белом поле стены. Ссутулившаяся и завернувшаяся в плед, она выглядела сейчас девочкой. — Я ведь думал об этом. Пойми, думал!.. Конечно же, я мог ему сказать, как тебе сейчас… Все начистоту! У меня бы хватило и слов, и прямоты! Но этого не надо было делать. Пойми, не надо!.. Сейчас надо собрать все силы, чтобы одолеть изверга, все остальное потом.