Кузница Тьмы
Шрифт:
– Игру? Какую игру?
Он уже шел к двери, но тут помедлил и оглянулся; было что-то грустное в слабой улыбке.
– Надеюсь, ты меня извинишь, ведь мне нужно обучать коня и точить клинок. Хотя, должен добавить, ты весьма мила в этом платье, Энесдия.
Пока она открывала рот, а разум лихорадочно отыскивал хоть что-то, способное натянуть поводок и вернуть его назад, юноша выскользнул в дверь и был таков.
Одна из швей вздохнула и Энесдия повернулась к ней: - Хватит, Эфелла! В этом доме он заложник и должен выказывать величайшее почтение!
– Простите, госпожа, -
– Но он говорил верно. Вы так милы!
Энесдия вернула все внимание своему размытому облику в зеркале.
– Однако, - пробормотала она, - ему понравилось, не так ли?
Крил еще миг помедлил в коридоре за дверью Энесдии, вполне успев услышать последний разговор со служанкой. Грустная полуулыбка так и приклеилась к лицу, пока он шагал к главному залу.
Из своих девятнадцати лет семнадцать он провел в доме Джаэна Энеса в качестве заложника. Он уже вырос и хорошо понимал ценность этой традиции. Хотя слово "заложник" несло уничижительный смысл, говоря о плене, отсутствии личной свободы, на практике всё это сводилось скорее к обмену. Твердые правила и законы определяли права заложника. Святость его личности была нерушима, драгоценна, словно основа основ. Поэтому Крил из Дома Дюрав не меньше ощущал себя членом семьи Энес, нежели Джаэн, Кедаспела или сама дочь Джаэна.
Что было... не к добру. Подруга его детства уже не девочка, а женщина. Ушли детские думы, мечты, будто она на самом деле ему сестра - пусть теперь он и ощущал тайные завихрения этой мечты. Для мальчика роли сестры, жены и матери могут - если они были неосторожны - сливаться воедино, порождая тяжкий настой неутолимого желания. Сам не зная, чего от нее хочет, он видел: дружба изменилась и стена выросла между ними, непроходимая, запретная и охраняемая с ревнивым старанием. Случались мгновения неловкости, когда они оказывались слишком близко друг к дружке, только чтобы ощутить удары свежеотесанного камня, каждая грань коего рождает теснение и стыд.
И ныне они стараются найти новые роли, открыть подобающую дистанцию. А может, это лишь его борьба. Он не мог понять и находил в этом очередное доказательство перемен. Некогда он шел рядом и думал, что отлично ее знает. Теперь он удивляется, знал ли ее вообще.
Только что он говорил с ней о ведущейся игре. Не такой, как прежние игры, ибо тогда они, строго говоря, были едины. А теперь у каждого свои личные правила, каждый сам оценивает себя, не получая ничего кроме избытка неловкости. Однако она выразила непонимание. Нет, "непонимание" - неправильное слово. Скорее невинность.
Можно ли ей верить?
Честно говоря, Крил совсем потерялся. Энесдия перерастает его каждый день, иногда он чувствует себя щенком у пяток, готовым играть, но ей такие игры уже не интересны. Она считает его дураком. Высмеивает при малейшем случае, и двенадцать раз на дню он клянется, что с этим покончено, навеки покончено, лишь чтобы обнаружить, что ловит ее зовы - все более нетерпеливые - и находит себя тупым древком стрелы, тогда как она стала зазубренным наконечником.
Ему наконец стало ясно, что есть у слова "заложник" иные значения, не определяемые
Но ему уже двадцатый год. Несколько месяцев, и его освободят, отошлют к родной крови, и он неловко сядет за семейный стол, скованный чужак в сердце фамилии, давно зарастившей рану долгого его отсутствия. Всё это - Энесдия и ее гордый отец, Энесдия и ее до ужаса одержимый, пусть блестящий братец, Энесдия и мужчина, что скоро станет ей супругом - вскоре будет в прошлом, частью истории, день ото дня теряющей силу, власть над ним и его жизнью.
И Крил, остро ощущая всю иронию, жаждал такой свободы.
Войдя в Главный Зал, он тут же подобрался, заметив Лорда Джаэна около очага. Глаза старика были устремлены на массивную каменную глыбу, что положили на мощеный пол, обозначив порог очага. Древние слова были высечены на ее гранитном лике. Язык Тисте сопротивляется понятию сыновнего долга - или так говорит приятель Кедаспелы, придворный поэт Галлан - словно намекая на некий фундаментальный порок духа; потому, как часто делается в таких случаях, слова были на языке Азатенаев. Сколь многие дары Азатенаев заполняют пыльные ниши и пустоты, оставляемые пороками характера Тисте, и ни один дар не лишен символического значения.
Как заложнику, Крилу воспрещалось познавать загадочные слова Азатенаев, весьма давно переданные кровной линии Энес. Как странно, в очередной раз подумал он, кланяясь Джаэну, что Тисте запрещают письмена каменщиков.
Похоже, Джаэн прочитал его мысли, ибо кивнул и сказал: - Галлан клянется, будто может читать на азатовом языке, что дает ему зловещее благословение знать священные слова всех благородных родов. Признаюсь, - тут его тонкое лицо чуть исказилось, - я нахожу эту мысль неприятной.
– Однако поэт уверяет, что это знание лишь для него самого, лорд.
– Поэтам, юный Крил, доверять нельзя.
Заложник обдумал это заявление и не нашел подобающего ответа.
– Лорд, я прошу позволения оседлать коня и поездить весь день. Я думал найти следы эскелл в западных холмах.
– Эскелл? Их уже годы не видели, Крил. Боюсь, твои поиски будут напрасны.
– Тем не менее, лорд, скачка мне пойдет на пользу.
Джаэн кивнул. Казалось, он отлично понимает водоворот скрытых эмоций под смущенными словами Крила. Взор снова коснулся камня очага.
– В этот год, - сказал он, - я отдаю дочь. И, - глянул он на Крила, - самого любимого заложника.
– А я, в свою очередь, чувствую, будто меня изгоняют из родной семьи. Сир, двери закроются за нами.
– Но, надеюсь я, не запечатаются навеки?
– Ни за что, - ответил Крил, хотя мысленно уже видел огромный скрежещущий замок. Иные двери, однажды закрытые, неподвластны никакому желанию...
Взгляд Джаэна чуть дрогнул. Он отвел глаза.
– Даже если мы стоим, мир вращается вокруг нас. Отлично помню, как ты появился здесь впервые, крошечный, с диким взором - видит Бездна, вы, Дюравы, народец дикий - и вот ты уже способен оседлать коня, хотя и дик как кот. Что ж, мы, по крайней мере, хорошо тебя кормили.