Квадрат
Шрифт:
Но мечты о народном социализме не сбылись. Наступил социализм казарменный. Не стала свободной Россия, не стали и все другие, связанные с ней народы.
– Ушел? – спросил Краев, неожиданно открыв дверь в комнату Руппса.
Руппс кивнул.
Краев вошел в комнату. Сел напротив.
– Ну и что это, L”udzu, значит? – теперь Руппс спросил, в свою очередь, Краева.
– Это значит, что твои латыши хотят строить свое, независимое государство, – отозвался Краев. – Трудно им придется, – через минуту опять сказал он. – Из того, что он перечислил, самое трудное будет доказать, что Красная Армия вошла в Латвию незаконно. Многие еще живы. Помнят. И еще труднее – что все это было вопреки воле народа. Это будет самым трудным. Если они, конечно, всерьез задались целью убедить в этом всех.
– Да, пожалуй, – отвечал Руппс. – Я, например, тогда был этим самым народом. И мы с отцом молодого Крекиньша, которого ты только что видел, голосовали… или голосили… – посмотрел
– Вот это и была позиция правительства Латвии, – вставил Краев.
Руппс энергично кивнул.
– Так вот, людей избивали не только резиновыми дубинками, но и пускали в ход огнестрельное оружие. Был убит рабочий. И революционное настроение, симпатии к русским еще больше возросли. Потом мы с Крекиньшем пошли к тюрьме. Людскому ликованию не было предела. Группы горожан, целые коллективы с фабрик и заводов двинулись к тюрьме. Народ нес на плечах политзаключенных в полосатых одеждах. Цветы, слезы радости, объятия, поцелуи… Началась стихийная демонстрация трудящихся Риги. До позднего вечера мы с Крекиньшем шли вместе со всеми в колоннах и были счастливы. Откуда-то взвились красные флаги. Звучали революционные лозунги. Большой митинг состоялся у советского посольства на улице Антонияс. Люди приветствовали работников посольства, хотя на балкон никто не выходил.
– А вы? – неожиданно спросил Краев.
– И мы с Крекиньшем. Вместе со всеми, – понял Руппс. – Поэтому я, – продолжал он, – против сознательного искажения фактов, против утверждения, что восстановление Советской власти в Латвии в 1940 году является оккупацией. Ведь Красная Армия вошла в Латвию согласно заключенным со всеми тремя государствами в 1939 году Договорам о взаимопомощи. И, что очень важно, – с согласия правительства Латвии. Это как бы наружная сторона этого события. А другой стороной было то, что эти договора в Латвии, Литве и Эстонии не соблюдались.
Теперь кивнул Краев. Он тоже это хорошо знал.
– И вот еще… – снова заговорил Руппс. – Скажу всем и везде, что Советскую власть тогда трудящиеся Латвии выбрали сами. Она не была навязана силой. И к избирательным урнам в 1940 году никто никого не гнал. Люди шли как на праздник. А теперь говорят, что выборы в сороковом году были незаконны. И что это была оккупация… – Руппс помолчал. – О какой оккупации может идти речь? Вот в сорок первом году, когда в Латвию пришел Гитлер, это была оккупация… А тогда нет, – он договорил и посмотрел на Краева.
Краев молчал.
– А вот правительство делало все возможное, чтобы люди не знали, где именно будут проходить советские части, – снова заговорил Руппс. – И старики просили нас, ребят, сказать им, если узнаем, где будут идти колонны. Помню, на окраине города, где жила моя тетка, сестра моей матери, в районе Гарборовской горы, в лесу, остановились на короткую передышку красноармейцы. Местные жители с цветами бросились к ним. Обнимали, целовали, радовались каждому слову. Люди их встретили как своих, которых не было почти двадцать лет, и вот – вернулись. Но вскоре появилась полиция. Стали людей разгонять. Кое на кого составили протоколы. Пришлось платить штраф. А потом мы узнали, что другие колонны скоро поедут через железнодорожный переезд. И мы бросились к переезду. Увидели колонну военных машин, но опоздали. Красноармейцы проехали мимо. И мы, уставшие, лежали в траве с чувством отчаяния, что не смогли встретиться с ними. Когда я взглянул тогда на Крекиньша, в его глазах стояли слезы. Наверное, вспомнил, как во времена буржуазной Латвии ему пришлось оставить русскую гимназию, которая была ликвидирована в 1937 году. Он перешел в Абренскую гимназию, но оттуда его попросили за левые взгляды. Потом арестовали. Позже его хотели схватить полицаи, но он убежал и, не заходя домой, ушел вместе со мной в лес, чтобы перебраться в Россию. Вот так все и было, – договорил Руппс. – И мы тогда удивлялись, откуда взялись все эти люди. Они шли пешком, ехали на лошадях, на велосипедах, чтобы приветствовать русских. Чтобы принять участие в митингах. И люди не ошиблись, – продолжал он, – многие получили возможность учиться. Я знал двух подростков, которых направили на курсы трактористов. Как они радовались! Ну, конечно, не всем удавалось найти работу, нужно было еще многое сделать, в том числе менять социум. Не всё сразу. И люди понимали это. Вот почему наш народ без всякого принуждения голосовал в 1940 году за Советскую власть, – умолк Руппс.
– Помню, – сказал Краев. – Я ведь тоже пришел туда с этим же контингентом, в сороковом. Очень высок был тогда авторитет
– Самая стойкая, никогда не прекращающаяся и не исчезающая неприязнь знаешь, какая? – неожиданно спросил Руппс. – Неприязнь, возникающая вследствие противоречий между трудом и капиталом, – сам ответил он на свой вопрос. – Это и есть источник возникновения самых разнообразных конфликтов и катастроф. Самых разных подтасовок и фальсификаций. На первый взгляд не сразу и поймешь, откуда что идет. Но это – факт. И эта фальсификация, это передергивание исторических фактов есть следствие этого вечного противостояния… Это старая истина, – продолжал Руппс. – Ну, очень хочется перекроить и подстроить под себя этику, факты, историческую совесть. Это капитализм суетится, чтобы взять власть. Чтобы заставить людей работать на себя. Заставить работать на себя все новые и новые, вступающие в жизнь поколения, которые еще не знают, что это такое… – Руппс немного помолчал. – И конечно, всё, что было «до», было плохо… Вместо того, чтобы что-то подправить, что-то изменить, не унижая людей, меняется общественная формация. В чью пользу, понятно. И вытаскивается на поверхность якобы «убийственное свидетельство» – мол, то, что было «до», заслуживает немедленного исторического осуждения. Например, пакт Молотова-Риббентропа – совершенно декоративная, бутафорская бумажка, которая и цены-то никакой не имеет.
Краев быстро вскинул глаза на Руппса.
– Ну, давай поговорим… – продолжал Руппс. – Вспомни 1939 год. Гитлер до смерти боится, что в войну вступит Англия. И, чтобы упредить все возможные удары, ему нужна была Польша. Стрелять близко, – усмехнулся он. – Он присоединил уже Австрию, Чехословакию, теперь нужна была Польша. Гитлер разыгрывает друга, доброжелателя и говорит Сталину, мол, давай я возьму Польшу, а ты Прибалтику. Ты молчишь о Польше, я – о Прибалтике. Держим нейтралитет. И заключается пакт Молотова – Риббентропа. О ненападении. Гитлеру нужен нейтралитет СССР, ему нужно советское сырье, и он получает его по договорам. А о том, что ему самому нужна Прибалтика и Клайпедский край, он до поры молчит. Сталин молчит о бомбардировках Польши, заключает с тремя прибалтийскими странами Договора о взаимопомощи и с согласия правительств этих стран вводит войска. Первый небольшой контингент, в 1939 году. Договора саботируются. Ни одно положение не выполняется. Тогда Сталин вводит войска второй раз, в 1940 году. И опять с согласия правительств этих стран, на основании заключенных Договоров о взаимопомощи. И ни во что не вмешивается. А тем временем в прибалтийских странах против него ведется тайная работа. Советские войска присутствуют в Литве, Латвии, Эстонии, а немцы создают на этих территориях разведшколы и боевое подполье, наводняют страны оружием, в лесах орудуют банды – так называемые «лесные братья», арестовываются все, замеченные в симпатиях к СССР. Правительства прибалтийских стран работают против своих народов. И ждут немцев.
И вот началась война, – продолжал Руппс. – Тут уж ясно и коротко, кто кого. Победило советское оружие. Военная сила победила. Солдат российский. И Сталин присоединил, как он думал, «свое». Тут можно спорить. Но разве не были эти территории в составе России со времен Петра Первого? И что же? Сталин присоединил Прибалтику благодаря этой декоративной бумажке? То есть, простите – пакту Молотова-Риббентропа? Потому что Гитлер ему разрешил? Конечно, нет. Победила сила. Сталину это удалось, а не Гитлеру. Вследствие победы Советского Союза в войне. Так стоит ли так-то уж хлопотать, разыскивая этот пакт? И устраивать телевизионное шоу – есть пакт, нет пакта? И в какой руке – в левой или в правой? И вот спецэффект – один недалекий и очень сомнительный политик встает и говорит «Есть!». Это он так старался наступающему капитализму угодить. Вдруг он, капитализм, обратит на него свое внимание… Внимание обратили немедленно – все, кто видел и слышал. А один нормальный человек написал даже статью в газете под заголовком «Что вы наделали, тов. Я»! Будто бы прозвище такое у этого политика было. «Я?» – в ответ будто бы изумился политик. И все его труды, и все звания, и главное – он сам и все его претензии к этой жизни в одну минуту обратились в ничто. В одно глупое «Я». В глупое потому, что этот пакт на самом деле просто ничего не значил и не значит. Так, отвлекающий момент, бутафория, декоративная деталь, плевок в пространство на фоне огромной, титанической, кровавой работы – «кто кого». Кто и кого – известно…