Квадраты шахматного города
Шрифт:
Он посмотрел на Энжерса.
— Вы присоединитесь к нам?
Энжерс кивнул в знак согласия. Мы заняли столик под пальмами. Через несколько минут к нам подсел и Люкас.
Разговор шел главным образом о внутренних делах гражданской партии. Я особенно не вмешивался и воспользовался случаем, чтобы понаблюдать за собеседниками.
И прежде всего за Люкасом. Я уже успел убедиться в том, что он знает свое дело. Однако ему не хватало увлеченности Брауна. Люкас поражал своим умением хладнокровно сопоставлять и анализировать факты, к тому же он производил впечатление человека, лишенного фанатизма, но, как и Энжерс,
Что же касается Аррио, то это был актер. Причем роль свою он выбрал смолоду и вжился в нее. Честно говоря, образ, который он создал, производил впечатление, хотя я прекрасно понимал, что человек и актер слились в нем воедино.
Таким образом, передо мной сидели трое весьма известных и, надо думать, добропорядочных граждан Сьюдад-де-Вадоса. Возможно, и в жизни на них можно было так же положиться, как и в профессиональном отношении. (Я должен был признаться себе, что меня подсознательно продолжали беспокоить угрозы Дальбана, как бы я ни пытался не обращать на них внимания.)
В конце обеда Аррио, извинившись, покинул нас — ему нужно было ехать на телестудию дать интервью по случаю своего нового назначения. Я попросил его передать привет сеньоре Кортес и Франсиско Кордобану, подумав при этом, станут ли они изображать Аррио ангелом. Во всяком случае, он подходил для этой роли гораздо лучше, чем я.
Вслед за Аррио мы тоже поднялись из-за стола, решив немного пройтись. Энжерс, подумав о чем-то, спросил меня:
— Хаклют, вы, по-видимому, рады, что избежали допроса Брауна?
— В некоторой степени, да, — согласился я.
— Это известный интриган, — небрежно заметил Люкас. — Он наверняка распинался вам о том, с какой легкостью разделывается со свидетелями.
— В общем-то…
Люкас, усмехаясь, закивал головой.
— То же самое он сулил и нашему дорогому доктору Руису, правда, на него это не произвело никакого впечатления. Довольно забавна вся эта история с Толстяком.
— Забавна? — переспросил Энжерс. — От него всего можно ожидать.
— Видимо, вы правы, — согласился Люкас. — Я слышал, сегодня с каким-то важным сообщением по телевидению должен выступить епископ.
— В самом деле? — спросил Энжерс равнодушно.
Видно, проблемы церкви его мало волновали.
— Возможно, это и слухи, но как будто он собирается говорить о падении нравов в Вадосе.
Они многозначительно переглянулись, и я понял, на что намекает Люкас.
— Надеюсь, его проповедь не сведется к тому, что грех карается смертью? — натянуто улыбнулся Энжерс.
— Трудно сказать, — Люкас пожал плечами. — Я слышал, он склоняется дать разрешение захоронить девушку на церковном кладбище.
Я не выдержал и вмешался в разговор.
— Вы полагаете, что его преосвященство уже успел установить, что она не покончила жизнь самоубийством? Дело в том, что вчера вечером я встретил в баре Толстяка Брауна с женой и ее братом, я даже подвез их домой. Я знаю обо всей истории от него самого. Он клялся, что никогда в жизни даже не видел эту… эту шлюху.
Оба удивленно посмотрели на меня.
— Как профессионал, сеньор Хаклют, — произнес Люкас, сделав
— Несмотря на то, что Браун это категорически отрицал? — настаивал я. — Он говорил мне, что Эстрелита Халискос потребовала десять тысяч доларо, но у него не было таких денег.
— Он мог при желании их раздобыть, — заметил Энжерс. — Однако Браун, видно, испугался, поняв, что оправдываться ему не с руки. Будь все дело только в деньгах, уверен, народная партия не пожалела бы десяти тысяч для такого искусного лгуна.
— Адвоката, — поправил его Люкас.
— Я знаю, что говорю, — Энжерс зло усмехнулся.
— Прошу извинить меня, — Люкас посмотрел на часы. — У меня еще много дел. До встречи, Дональд. До свидания, сеньор Хаклют.
Он вежливо откланялся и перешел улицу.
— В Вадосе теперь следует ждать перемен, — констатировал Энжерс. — Аррио и Люкас в одной упряжке всякий воз сдвинут.
— Вы полагаете, что Аррио лучше Герреро?
— Несомненно. Он — молодчина, человек дела. Мне нравятся такие люди.
В тот вечер я не видел ни выступления Аррио, ни проповеди епископа. Однако, возвращаясь около часа ночи из района рынка, обратил внимание, что в нише у богородицы горят свечи. Я огляделся и, не заметив никого, решился посмотреть, что написано на очередной бумажной ленточке.
В полутьме я разобрал два слова: «Эстрелита Халискос».
«Бедный Браун», — подумал я, вспомнив, что он говорил накануне. Однако Люкас, видно, был прав — трудно сказать, что произошло с Эстрелитой Халискос на самом деле. Не исключено, что ее и убили.
У меня вошло в привычку по утрам читать «Либертад» и «Тьемпо». Причем первоначальное намерение улучшить тем самым мое знание испанского языка отошло на второй план перед желанием быть в курсе городских событий.
На следующее утро, просмотрев «Либертад», я обнаружил, что ее издатели верны себе. Прежде всего в газете освещались назначение Аррио и его интервью по телевидению, а также излагалась обвинительная речь епископа Круса. Я был удивлен резкостью, с которой служитель церкви клеймил нравственные устои жителей Вадоса. Город оставалось только сравнить с Содомом и Гоморрой.
Осуждая тех, кто развращает молодежь, епископ недвусмысленно дал понять, что все пороки в этом некогда высоконравственном городе порождаются трущобами, в том числе небезызвестными лачугами Сигейраса. Далее он намекал на то, что всякая защита Сигейраса может квалифицироваться только как стремление увековечить эти рассадники порока.
Много материалов в газете было также отведено исчезновению "Брауна. Приводились интервью министра юстиции Гонсалеса и шефа полиции О'Рурка. Гонсалес уверял, что Браун будет найден, а О'Рурк заявил, что полиция проверяет различные версии гибели девушки.