«Квакаем, квакаем…»: предисловия, послесловия, интервью
Шрифт:
Е. П.: — Появилось сообщение, что по твоей «Московской саге», романе из жизни нескольких поколений московской врачебной семьи Градовых, снимают двенадцатисерийный телефильм. Расскажите что-нибудь об этом, Василий Павлович.
В. А.: — Да, съемки идут полным ходом. Киногруппа режиссера Дмитрия Борщевского сложилась, и все работают с энтузиазмом и самоотдачей, В съемках заняты и молодые актеры, и звезды — Юрий Соломин, Инна Чурикова, Кристина Орбакайте… Меня поражает, что молодые актеры гораздо выше, чем наше поколение.
Е. П.: — В каком смысле?
В. А.: — В прямом.
Е. П.: — А музыку кто пишет?
В. А.: — Александр Журбин. Автор первой советской рок-оперы «Орфей и Эвридика». Там уже на мои стихи из романа возник сентиментальный шлягер с прилипчивой мелодией «Тучи в голубом», пока его распевает лишь киногруппа.
Е. П.: — Говорят, что и твой сын работает на фильме?
В. А.: — Да, Алексей является артдиректором, то есть под его началом творят несколько художников кино, а он определяет эстетику фильма.
Е. П.: — А вот такой вопрос — доволен ли ты своими последними публикациями в России?
В. А.: — Практически все, что я написал, теперь издано на родине. К моему удивлению, мой последний роман «Кесарево свечение» даже неплохо продается, хотя и не рассчитан на массового читателя.
Е. П.: — А кто твой читатель? Ведь когда-то твоей прозой зачитывались миллионы.
В. А.: — Это — особая группа людей, и по нынешним временам — немаленькая. Вообще-то я не стремлюсь к расширению круга читателей… Хотя, меня в какой-то степени вдохновляет и поражает, что мои книги охотно читает молодежь. Я выступаю перед публикой в России и вижу в зале множество молодых лиц. Один раз на Солянке в Москве вдруг передо мной тормознул какой-то супермерседес, из него вышел парень лет тридцати и начал шпарить словечками из моих сочинений…
Е. П.: — А как ты вообще оцениваешь состояние литературы после «времени большевиков»?
В. А.: — Трудно судить, когда находишься внутри литературного процесса. Трудно быть объективным. У меня есть всевозможные претензии, иногда недоумение и вообще Бог знает что, но тем не менее, мне кажется, что российская литература — живая, что она переживает процесс возрождения из парабиоза, советской нежити, я думаю, что те ниточки, которые пульсировали сквозь это ступорозное тело, они будут более активными. Россия всегда была литературоцентричной страной. Мне кажется, что литература в новом качестве, как непременная часть духовного процесса, будет более активной и в будущем. Появится новое поколение писателей, которые будут трудиться не только ради денег и лауреатских званий, будут участвовать во вдохновенном процессе самовыражения. Это процесс очень важен в литературе и сознании нации. В составе нации должно быть хотя бы несколько человек, которые самим процессом самовыражения отвечают на невысказанные, несформулированные вопросы или, вернее, задают их. Ведь в основном-то человек живет автоматически. Один за другим катятся дни рождения и проходит жизнь. Все вокруг себя воспринимается механически. Человек не понимает, почему один предмет назван одним словом, — другой — другим. Для него это — данность. А что на самом деле происходит? Что еще за этими затертыми понятиями существует и существует
Е. П.: — А какая из твоих собственных книг у тебя самая любимая?
В. А.: — «Кесарево свечение». И не потому, что это — последняя книга. Мне там на самом деле многое нравится. Кажется, мне удалось соорудить такую конструкцию, в которой роман существует в более или менее гармонических формах.
Е. П.: — А из мировой литературы?
В. А.: — В разные периоды жизни было невероятное количество любимых книг. В детстве — дореволюционное Полное собрание сочинений Джека Лондона, откуда некоторые вещи так и не были перепечатаны при большевиках. Тогда же, в детстве был поражен Толстым, батальными сценами из «Войны и мира». Потом появились другие кумиры… Хемингуэй, Андрей Белый, «обернуты»… Мне трудно сказать, кто для меня НОМЕР 1. Есть такой анекдот: известного скрипача спрашивают:
— Вы первый в мире?
— Нет, — отвечает, — я — № 2»
— А кто же номер 1?
— О, их очень много…
Е. П.: — И все же, каким писателем ты себя ощущаешь? Русским или интернациональным?
В. А.: — Конечно, русским. Я чувствую себя дома только в стихии русского языка, хотя свободно говорю и пишу по-английски, по-французски вот сейчас заговорил…
Е. П.: — А как ты оказался во Франции? Почему не Испания, Португалия, Новая Гвинея? Аляска, Сибирь? И почему— Биарриц? Вообще, что, например, ты сейчас видишь из окна во время этого нашего разговора?
В. А.: — Большую зеленую долину, черепичные крыши домов, большое шикарное здание в стиле раннего модерна, за ним — Бискайский залив, где он поворачивает к Испании. Здесь у меня теперь дом. На втором месте — Москва. На третьем— Вашингтон. А поселился я здесь, практически случайно. Я однажды сюда случайно приехал, и мне почему-то захотелось жить, именно здесь.
Е. П.: — Русских из окошка не видать?
В. А.: — Русские часто ходят мимо моего дома на пляж и сильно галдят. Они очень шумные и веселые ребята.
Е. П.: — Вот погоди, не дай Бог, попадешь в список местных достопримечательностей, как ГРАНД РЮСС ЭКРИВАН, и кончится твое очередное добровольное отшельничество.
В. А.: — Что ж, тогда перееду еще куда-нибудь.
Е. П.: — А что ты сейчас пишешь? Ты ведь некоторое время назад заявил, что «Кесарево свечение»— твой последний роман во всех смыслах слова «последний», что ты с писательством завязываешь.
В. А.: — Да нет, начал странный исторический роман: из екатерининских, вольтеровских времен. Пытаюсь найти (поймать) интонацию: языка, чтобы в нем одновременно была и архаика XVIII века и модерн.
Е. П.: — Тебе не кажется странным, что ты, всемирно известный писатель, кумир поколений, так сильно расширивший пределы русской литературы, не отмечен никакими наградами — премиями, например, орденами, медальками?
В. А.: — Очевидно с точки зрения людей, которые все это дают — не заслужил.
Е. П.: — Может, об этом не писать?
В. А.: — Да пиши ты, что хочешь, Женька! Мне все равно.
Е. П.: — Думал ли ты, что свой 70-летний юбилей будешь встречать во Франции?