Кванты и музы
Шрифт:
Когда я начала заниматься научной публицистикой, в 1955 году, я сразу же столкнулась с именем Кастлера — ведь это было время лазерного бума. Родилась радиоспектроскопия, квантовая радиофизика. В 1964 году Нобелевскую премию получили два советских физика — А.М. Прохоров и Н.Г. Басов и их коллега — американец Ч. Таунс — за создание приборов квантовой радиоэлектроники — мазеров и лазеров.
Это был пик интереса к новой области науки. Физики, работающие в этой новой революционной области, были наперечёт. Их имена были на слуху.
Среди них — одно из самых авторитетных — имя Альфреда
Когда в 1971 году мне представилась возможность побывать в Париже, я попросила у Прохорова рекомендательное письмо к его французскому коллеге — академику Альфреду Кастлеру.
…Ровно в девятнадцать ноль-ноль вместе с боем часов в холл отеля «Резиденция маршалов» быстрым шагом входит высокий худой человек. Я его никогда не видела раньше, но понимаю — это тот, кого я жду. Поднимаюсь ему навстречу и невольно отступаю. Передо мною вылитый деГолль. Во всяком случае таким Президент Франции запечатлелся у меня в памяти по портретам и кинофильмам. Кастлер действительно очень похож на него.
— Бон суар, мадам.
— Бон суар, месье. — Я постепенно прихожу в себя и уже отчетливо вижу мягкую, дружескую улыбку, добрые усталые глаза. Он высок и строен, но немного сутулится, словно хочет быть ближе к собеседнику. Скоро я убеждаюсь, что у него удивительно располагающая манера держать себя — с такой застенчивостью может держаться только человек, привыкший к интимному общению с природой, к сосредоточенному труду, к узкому кругу сотрудников.
Я передаю моему новому знакомому привет от его советских друзей. А их у семьи Кастлеров немало. Сам Кастлер три раза бывал в Советском Союзе на Международных конференциях в Москве, Казани и Ереване, посещал многие исследовательские институты.
В 1969 году он был почётным гостем на юбилейной сессии, состоявшейся в Казанском университете по поводу 25летия открытия советским учёным, академиком Е.К. Завойским парамагнитного резонанса.
Младший сын Кастлера — профессор русского языка, член коммунистической партии Франции, стажировался в Московском университете.
Старший сын, физик, работающий в Марселе, тесно контактирует с коллегами из нашей страны.
Я принимаю приглашение Кастлера посмотреть Париж, и мы садимся в машину. Здесь меня ждет приятная неожиданность — Кастлер представляет своего старинного друга, известного математика, академика Мандельброута. Для меня это вдвойне приятная неожиданность — профессор знает многих моих московских знакомых и неплохо говорит по-русски.
— Ничего удивительного, — говорит он, — мои корни в Одессе.
Он бывал в СССР, его книги переводятся у нас и заслужили популярность среди наших математиков. Внесший много нового в классическую математику Мандельброут — ценитель советской математической школы. Он с восхищением отзывается о работах Келдыша, Боголюбова, Гельфанда, Гельфонда, Маркова, Мусхилишвили, Векуа.
Мандельброут темпераментно выполняет роль гида. Кастлер —
На одной из площадей попадаем на необычный концерт — водители в нетерпении жмут клаксоны и из хаоса звуков рождается странная нечеловеческая музыка. Машины, словно живые существа, сдавленными, хриплыми, пронзительными голосами требуют простора.
Заторы мне на руку — я могу вдоволь любоваться великолепием вечернего Парижа. Эффектная подсветка подчёркивает самое характерное в архитектуре и планировке. Площадь Согласия благородством своего рисунка представляется глазам как драгоценная жемчужная брошь. Прожекторами подсвечен Нотр-Дам. Но даже купаясь в свете, Собор Парижской Богоматери остаётся загадочным, скрывая душу сфинкса. Свет, пронизывающий мощные Варшавские фонтаны у подножия Эйфелевой башни, превращает обычную воду в клокочущую расплавленную платину.
Кастлер дарит мне книгу — «Париж поэтов». Вольтер, Гюго, Аполлинер, Виньон воспевают Париж, дивные фотографии завораживают и кажется, что действительность не может быть прекраснее этих великолепных иллюстраций. Но за окном машины — живой Париж, прекрасная фантас тическая реальность…
Сорбона, — показывает Кастлер на скромное, обойдённое огнями и тем не менее величественное здание.
Увы, — вздыхает Мандельброут, — не прежняя Сорбона нашей молодости, и даже не Сорбона наших сыновей (сын Мандельброута — физик, окончил Сорбону и вместе со старшим сыном Кастлера работает в Марселе). Сорбона разрослась до десятка самостоятельных университетов. Старая знаменитая Сорбона уже не вмещает всю массу идущей в науку молодежи.
Мы проезжаем мимо студенческого квартала. Это целый городок, в него вкраплены корпуса Англии, Бразилии, Германии, Канады… Каждый имеет своё лицо, несёт печать своеобразия своей страны. Одно из зданий — работы Карбюзье.
Прежде, чем мы отъехали от Сорбоны, Кастлер показал на скромное здание напротив:
College de France, особое, уникальное заведение. В нём нет ни студентов, ни аспирантов. Но в нём учатся и студенты, и профессора, и академики. Здесь регулярно читают лекции самые авторитетные учёные. Это даже не лекции, а сообщения о новейших идеях, проблемах, загадках. Докладчик как бы дразнит, зазывает и молодые умы, и маститых учёных решить «проклятые» вопросы. И на эти доклады стекаются учёные со всего мира. Вот уже пятьдесят лет мой друг Мандельброут — профессор Колеж де Франс.
А вот Ecole Normale Suреrieure! — в тон Кастлеру говорит Мандельброут, — это место работы моего друга.
Высшая Нормальная Школа — одно из самых замечательных высших учебных заведений Франции. Кастлер поступил в него в 1921 году и проработал здесь всю жизнь. В физической лаборатории, под его руководством ведутся исследования в важнейшей области современной науки — квантовой радиофизике.
…Мы в кафе «Медичи», где обычно собирается парижская интеллигенция: учёные, литераторы, художники.