Квартеронка
Шрифт:
Одеваясь, я случайно взглянул на стол и увидел письмо. На нем не было марки, и оно было подписано женским почерком: я сразу догадался, от кого оно.
Разорвав конверт, я прочел:
«Сударь!
Сегодня, по законам Луизианы, я стала совершеннолетней, но нет на свете женщины несчастнее меня. Солнце, осветившее день моего совершеннолетия, осветило и мое разорение!
Я собиралась устроить ваше счастье: доказать вам, что умею быть благодарной. Увы! Это уже не в моей власти. Я больше не владелица плантации Безансонов и не хозяйка Авроры. Я потеряла все: Эжени Безансон теперь нищая. Ах, сударь! Это печальная история, и я не знаю, к чему она приведет.
Но увы!
Знайте, сударь, что в горькой чаше, которую мне суждено испить, нет ни капли ревности или упрека. Я одна виновата в постигшем меня несчастье.
Прощайте, сударь! Прощайте и будьте счастливы! Нам лучше больше не встречаться. О, будьте счастливы! Ни одна моя жалоба никогда не коснется вашего слуха и не омрачит вашего светлого счастья. Отныне только стены монастыря Сакре-Кер будут свидетелями горя несчастной, но благодарной
Эжени».
Письмо было написано накануне. Я знал, что это день ее рождения: вчера она стала совершеннолетней.
«Бедная Эжени, — думал я, — ее счастье ушло вместе с беззаботной юностью! Бедная Эжени!»
Слезы катились у меня из глаз, когда я читал это письмо. Я поспешно вытер их и, позвонив слуге, приказал оседлать мою лошадь. Быстро одевшись, я вышел. Лошадь стояла уже у крыльца. Я вскочил на нее и поскакал к плантации.
Выехав из деревни, я вскоре нагнал двух всадников; они держали путь в том же направлении, что и я, но только не так спешили. Одеты они были, как обычно одеваются плантаторы, и неискушенный наблюдатель принял бы их за местных землевладельцев. Однако в их наружности было что-то, делавшее их не похожими ни на плантаторов, ни на торговцев, ни вообще на людей, которые занимаются одной из распространенных здесь профессий. Я судил не по одежде, а по тому особому отпечатку, который трудно определить словами, но по которому легко распознать служителей закона. Даже в Америке, где они не носят форменной одежды или специальных значков, я сразу замечал этот отпечаток и думаю, что мог бы узнать полицейского в любом штатском платье.
У людей, о которых я говорю, это особое выражение сразу бросилось мне в глаза, и я подумал, что это констебли или представители шерифа. А между тем, проезжая мимо, я успел только мельком взглянуть им в лицо и в другое время не обратил бы на них внимания.
Я не поклонился этим людям, но заметил, что мое появление их заинтересовало. Обернувшись назад, я увидел, что они подъехали вплотную друг к другу и о чем-то оживленно беседуют, а по их жестам догадался, что разговор идет обо мне.
Вскоре я ускакал далеко вперед и перестал о них думать. Я спешил на плантацию, еще не зная, что предпринять.
Я выехал по первому побуждению, надеясь только скорей узнать, что там делается, либо от Эжени, либо от самой Авроры.
Так ничего и не обдумав, я доехал почти до самой плантации. Теперь я немного придержал коня, чтобы собраться с мыслями. Я даже на минуту остановился. Здесь речной берег делал небольшой изгиб, и дорога как бы срезала его. Эта часть берега была не возделана и не огорожена. Свернув к реке, я остановил лошадь у воды и сидел, не слезая с седла, погруженный в раздумье.
Я старался составить какой-нибудь план действий. Что мне сказать Эжени? Что — Авроре? Захочет ли Эжени видеть меня после того, что она написала? В своем письме она сказала мне «прощайте», но сейчас было не время соблюдать какие-то церемонии. А если она не захочет, удастся ли мне повидаться с Авророй?
Так и не приняв никакого решения, я снова повернул коня и, пришпорив его, поскакал по береговой дороге.
Подъехав к плантации, я увидел у ворот двух верховых лошадей. Я сразу узнал лошадей тех всадников, которых обогнал на дороге. Они опередили меня, пока я стоял на берегу реки. Теперь седоков не было видно: они, должно быть, вошли в дом.
Лошадей держал негр. Это был мой старый друг Зип.
Я подъехал и заговорил с ним, не слезая с седла. Мне хотелось узнать, кто эти люди.
Его ответ меня не удивил. Предположение мое оправдалось. Это были блюстители закона — местный шериф и его помощник. Незачем было спрашивать, по какому делу они приехали, я и сам догадался.
Я только спросил Сципиона о подробностях. Он коротко рассказал мне все, что знал, а я слушал, не прерывая его. Шериф наложил арест на дом и все имущество; Ларкин пока по-прежнему управляет негритянским поселком, но скоро всех негров продадут; Гайар постоянно бывает здесь, а «мисса Жени уехала».
— Уехала? Куда?
— Не знаю, масса. Наверно, в город. Она уехала этой ночью.
— А…
Я на минуту остановился, сердце мое бешено колотилось.
— А Аврора? — спросил я с усилием.
— Рора тоже уехала, масса. Она уехала вместе с мисса Жени.
— Аврора уехала?!
— Да, масса, она уехала, истинная правда.
Я был крайне удивлен тем, что он мне сообщил, меня поразил этот таинственный отъезд. Эжени уехала ночью! Вместе с Авророй! Что это значит? Куда они поехали?
Но сколько я ни расспрашивал Сципиона, мне не удалось раскрыть эту тайну. Он ничего не знал о делах своей госпожи, ничего, кроме того, что касалось негритянского поселка. Он слышал, что его самого, его жену и дочь, малютку Хло, как и всех его товарищей-негров, отправят в город и продадут с торгов на невольничьем рынке. Отъезд был назначен на следующий день. О продаже с аукциона уже дали объявление в газетах. Вот и все, что он знал. Нет, не все. У него была еще новость для меня. Это истинная правда, он слышал, как об этом говорили белые люди — Ларкин, Гайар и работорговец, который теперь занимался их продажей. Речь шла о квартеронке. Ее должны были продать вместе со всеми.
Кровь закипела во мне, когда я услышал рассказ Сципиона. Нечего и говорить, что я верил ему. Все подробности разговора звучали в его передаче вполне правдоподобно. Не могло быть никаких сомнений, что он говорит правду.
Плантация Безансонов утратила для меня всякую привлекательность. Да и в Бринджерсе мне больше нечего было делать. Новый Орлеан — вот куда я теперь стремился.
Дружески простившись со Сципионом, я повернул коня и поскакал обратно. Благородное животное чувствовало мою тревогу и мчалось галопом. Эта бешеная скачка была под стать бушевавшим во мне чувствам.
Через несколько минут я уже передал свою лошадь конюху и, поднявшись к себе в комнату, стал готовиться к отъезду.
Глава XLII. ПЛАВУЧАЯ ПРИСТАНЬ
Теперь я ожидал только парохода, который доставил бы меня в Новый Орлеан. Я знал, что долго ждать не придется. Ежегодная эпидемия пошла на убыль, в городе должна была возобновиться обычная деловая жизнь и начаться сезон развлечений. Пароходы, ушедшие на север, уже побывали на всех притоках Миссисипи и, нагруженные дарами щедрой долины этой могучей реки, устремились к великому южному пакгаузу американской торговли.