Квартет Я. Как создавался самый смешной театр страны
Шрифт:
Но я очень официально говорил: «Спасибо, Наташа. Вы послушали песню в исполнении Натальи Демидовой!»
В школе я делал агитбригады, новогодние огоньки, устраивал вечера «Что? Где? Когда?», собирал способных ребят, и мы читали юморески… Наши новогодние огоньки – это было вообще что-то особенное. Мы придумывали большой спектакль на сцене для всех старшеклассников, а потом у нас были такие комнаты-аттракционы – в одной всем раздавали мороженое пломбир, в другой показывали диафильмы или мультики на стене, в третьей все танцевали – была дискотека. Если директор школы, Лидия Сергеевна Моторина, заходила в класс и говорила: «Демидов, на выход», это означало, что нужно срочно
Когда я приехал в ГИТИС в первый раз, я еще не закончил школу. Долго стоял у здания ГИТИСа – для меня это был какой-то храм. Я боялся открыть дверь. Но вдруг кто-то вышел:
На свои концерты я приглашал соседей и продавал билеты – по целому рублю иногда мне платили!
– Чего вы стоите? Вам надо узнать, как поступать в Театральный?
– Да, – сказал я.
– Поднимитесь на второй этаж, вам там дадут памятку.
Я поднялся на второй этаж, и мне дали памятку. Там было написано, что нужно для того, чтобы поступить в институт. Маленький листочек машинописного текста стал для меня прямо какой-то молитвой. Я благоговел перед ним, хранил его, перечитывал.
Сережа Петрейков закончил школу в 16 лет. Он очень хорошо учился! После школы он поступил в училище киномехаников. Потом его забрали в армию, где, как легко догадаться, он киномехаником и работал, что упростило его службу.
С сентября 1983 по лето 1984 года он работал в Театре на Таганке – сначала курьером, а потом – помощником администратора. Он видел всех великих таганских актеров и актрис. Это было то время, когда Любимов не вернулся из-за границы, когда Андропов пришел к власти, но лежал в больнице, и решалась судьба Любимова – вернется он или нет. Когда Андропов умер, Любимов не вернулся, его убрали из художественных руководителей Театра на Таганке, а назначили Анатолия Эфроса.
Поработав в Театре на Таганке, Сережа вдруг получил повестку из прокуратуры. Он проигнорировал ее. Но когда пришла вторая, пришлось пойти. Тогда прокуратура набирала целевиков – они искали ребят, которые хорошо учились, хорошо закончили школу и уже отслужили в армии. В прокуратуре Сереже сказали, что ему нужно поступать в МГУ на юриста, чтобы в дальнейшем у них работать. И Сережа среди прочих таких же ребят поступил по их целевому направлению в МГУ на юридический факультет, но, побывав на картошке, где ему очень не понравилось, просто взял и ушел из института, где ему тоже очень не понравилось.
В общем, все мы, «квартетовцы», были творческими детьми, и в итоге судьба и случай, о которых я упоминал выше, привели нас в 1988 году к поступлению в ГИТИС.
Государственный институт театрального искусства имени Луначарского. 1988 год. Мы все поступили на курс Владимира Сергеевича Коровина на эстрадный факультет.
ГИТИС
В ней рассказывается о том, как я выкинул автомат, приехал в Москву и увидел Проханова
В Москве было и есть четыре основных театральных училища. Это училище имени Щукина («Щука»), училище имени Щепкина («Щепка»), знаменитый МХАТ и не менее знаменитый ГИТИС. Считалось, что самые сильные школы – это школа Щукинского училища при Театре Вахтангова и МХАТ. ГИТИС уже был на 3-м
Бытовало мнение, что эстрадный факультет – это что-то несерьезное, одни скоморохи, степисты, куплетисты, пантомимисты и конферансье. На самом деле, эстрадный факультет ГИТИСА, как и любой актерский, – разноплановый, серьезный, с системным глубоким образованием. Когда мы поступили, нам преподавали историю зарубежного и русского театра, историю музыки, у нас были танец, вокал, мастерство актера, сценическая речь. Нам очень повезло, что мы поступили на эстрадный факультет, на который набирали тогда, между прочим, раз в два года, и конкурс был 100 человек на место.
Тогда еще Советский Союз не развалился, был «Москонцерт», поэтому, закончив факультет эстрады, ты должен был работать именно артистом эстрады, например конферансье.
Кафедру эстрады создал Иоаким Георгиевич Шароев. Он был монстр и мэтр – один из режиссеров Олимпиады, постановщик Дней города, грандиозных всяких мероприятий, очень много поставил программ в концертном зале «Россия», которого сейчас уже нет. А наш мастер Коровин был поклонником Анатолия Эфроса. Эфрос работал по этюдному методу, то есть он раскрепощал актеров, давал им задания: «Давайте не просто выучим тексты, роли, а сыграем этюд на какую-то тему». И из этого этюда рождался образ, сцена, понимание, существование актера. Коровин обучение мастерству актера частично построил по его методике.
В то время набирали в ГИТИС такие педагоги, как Хейфец, Андреев, Фоменко – знаменитый Фоменко, который потом создал свой театр, гремевший какое-то время просто невероятно и до сих пор существующий. Я не знаю, как кто, но я поступал ко всем. И мне повторяли одно: «Ты только после школы. Если мы тебя возьмем в институт, ты осенью уйдешь в армию». Соответственно, выпускников обычно старались не брать.
Из нас пятерых в армии отслужил только Сережа Петрейков.
Камиль был его ровесником, хоть и не был в армии – когда он проходил медкомиссию, у него обнаружили какое-то заболевание, поэтому от армии был освобожден. К счастью, в дальнейшем это заболевание у него не подтвердилось. Камиль приезжал поступать в Москву во второй раз. И решил, что это будет уже и последний.
Когда я поехал в Москву, со мной по дороге случилась смешная история. У меня есть друг и одноклассник, Олег Журавлев. Он закончил школу с золотой медалью и собирался поступать в Бауманский. Мы договорились ехать в Москву вместе – в три часа ночи мы должны были встретиться на станции.
И вот я, молодой мальчик после школы, в сером костюме, с дипломатом и с автоматом Калашникова, иду ночью по Московскому району города Рязани к станции. Это 88-й год. В Рязани в то время могло произойти одно убийство в год! И это уже была трагедия и жуть. Потом, в 90-х, начали косить ребят просто как траву, и убийств стало уже по 200 в год. Но в 88-м была еще спокойная обстановка. И я спокойно шел с этим автоматом и дипломатом.
У руководителя театральной студии, в которой я занимался, был друг в Москве, тоже режиссер. И мой руководитель, когда узнал, что я еду в Москву, попросил передать ему муляж автомата Калашникова. «Возьми, – говорит, – пожалуйста, для постановки спектакля. Вот тебе телефон – ты с ним свяжешься, передашь автомат». Я взял муляж. Действительно, похож он был на настоящий один в один.
Вдруг едет патрульная машина и видит меня. Они включают мигалку, вылетают с автоматами, кричат: «Стоять! Руки опустить! Лежать!» Я ничего не понимаю. Но потом до меня доходит, у меня же в руке – Калашников.