Квартира № 41
Шрифт:
– В душе не знаю, как молчать. Рано или поздно все же откроется? – покрылся я испариной. – И она будет винить меня, что не дал ей заставить вас лечиться.
– А тебе себя, что ли, поц, опять жалко? Ты о Вере подумал? Как для нее лучше?
– Да я о вас думаю, старый мудвин! – Мне было двадцать четыре или двадцать пять, и я мало понимал, как ведутся подобного рода беседы.
Тогда я получил по морде от И.В. в десятый и последний раз в жизни.
Когда порок грандиозен,
он меньше возмущает.
И.В., несмотря
В те времена у нас в фаворе значился безымянный бар в подвале старого театра. На бульваре. Там собиралась странная публика. Она называла себя интеллигенцией, но походила на обычных фриков и неформалов, которые тусуются на старом Арбате. Джинсы из секонд-хенда, разодранная майка с потрескавшимся изображением Цоя, длинные сальные волосы, стянутые на затылке резинкой, – так выглядел первый замеченный мной обитатель бара.
Тогда я еще любил брать старый отцовский Nikon и снимать на крупнозернистую пленку маргиналов. Не похожий ни на что мир. Угрюмый, беспечный, от того искренний.
Там всегда пахло алкоголем «с пола». Все разливалось. Сплевывалось. Срыгивалось. Сблевывалось. Это зловоние смешивалось с потом, весельем, пьяным куражом. Потом с дебошем. Позже кому-то ломали нос. Весело.
Честное место. И люди честные. Иногда устаешь от этих лощеных образов и отутюженных воротничков, крыс с дорогими сумками и пергидрольной копной, снующих по углам в поисках лучшей доли. С подобных «сходок» я всегда вырывался с боем и шел сначала по вылизанным проспектам, потом сворачивал на плохо освещенную улицу с линялыми домами, а оттуда нырял в мрачные переулки и тупики. Искал полуподвальный бар. Прятался от самого себя – выходил, когда фонари уже гаснут, а солнце все еще в отпуске.
Там случилась моя последняя встреча с Вериным отцом.
Он пил. Еще больше, чем позволял себе, когда был здоров.
Рассуждал об уходящем времени.
– А сейчас что, не люди, что ли? – полез я в диалог.
– А сейчас вообще отребье. Кто из вас сможет повести за собой армию таких же юнцов? Кто вообще сможет на что-то среагировать? Или просто захочет что-то менять. Ты вообще понимаешь, куда все, мать твою, катится? Ты, сопляк, хоть что-то осознаешь из того, что происходит за твоей, – он постучал кулаком мне по лопаткам, – прикрытой родителями спиной? Вот станет президентом Соединенных Штатов какой-нибудь очередной гондон из штата Техас. Вроде тех, которые голосуют за ношение оружия в школу. Я тебе на полном серьезе говорю, – его мысли ветвились, и он свернул с изначального направления монолога и сделал отступление, – тут показывали репортаж, что в Далласе несколько школ выступили за свободу ношения оружия подростками. И ты прикинь – нравится тебе телка, подходишь к ней, ствол к виску и повел ее трахать в раздевалку.
– Ага. И тут она достает из дамской сумочки «Луи Виттон», или что там сейчас носят, волыну посерьезнее, вроде «пустынного орла» нашего, и на одного обиженного на жизнь недоноска в Штатах меньше, – решил я отшутиться.
– Да нет, ты меня дослушай, я все к тому веду, что если начнется какая-то условная демагогия между странами «Большой восьмерки», то большая часть вас, молодцов, соберет манатки и дунет на сторону противника. Или вообще в Доминиканскую Республику… А мы… Мы верили, что защищаем свою страну. Афган, мать его… У меня отец там на свой эшафот взошел.
– А
– В сентябре восемьдесят первого. Героически погиб в боях в горном массиве Луркох в провинции Фарах. До сих пор помню это предложение, как заученный текст. Всем что-то объяснял. Доказывал. Рассказывал, что мой отец – герой. – И.В. тянуло на откровения.
– Тоскливо. – К своему стыду, я не представлял себе ни Афганистан, ни тем более горный массив Луркох.
– А вы почему такие все бестолковые, парниковые дети? – снова начал кипятиться он, выплескивая возмущение и содержимое стакана себе на брюки.
– Да так. С детства не верим ни во что. Одна сплошная лажа вокруг. Сначала эта перестройка с ее долбаными сникерсами и перестановкой приоритетов, – пыжился я в попытках отстоять свое поколение или даже оправдаться. – Вот у вас было время. Бесплатная медицина. Санатории. Заказы. Отпуска. Направления. Распределения. Порядок. Вы жили и знали, что будет утро – и получите свой бутерброд с сыром, проездной на трамвай и обед на работе согласно положенным калориям. Ну и что – на джинсы денег скопить надо и за пластинками побегать. Но вы не жили в страхе, что баба уйдет, потому что на казенный или снятый напрокат «Майбах» поведется. И не потому, что она продажная. А из-за того, что наелась она в детстве манной каши вместо соседских сникерсов. И возненавидела это отсутствие материальных гарантий и тупо хочет счастья своим детям. Вот я тоже хочу счастья своим детям. И потому начнут стрелять – возьму детей в охапку и первым рейсом в Доминикану, или на Кубу, да хоть к черту на кулички. И не тебе, синий философ, мне доказывать, как хорошо мы жили, парниковые дети! – Я сам не понял, как смог нахамить И.В.
Если честно, я давно хотел с ним пободаться на равных. Потому что он меня раздражал. Нестерпимо.
Я уже не помню, что именно он мне на это ответил. Может, возражал, может, послал и вышел. Мы оба были слишком пьяны к моменту перепалки.
Так или иначе, не прошло и недели, как И.В. перестал приносить выручку московским барам. С воспалением легких он ходил по московским улицам в одной рубашке и курил. Сначала отказало левое легкое, а потом все органы по очереди. Последней сдалась печень.
Ирония судьбы.
На похороны И.В., как мухи на говно, слетелись все курвы города. Был, наверное, сейчас уже точно не вспомню, ноябрь или декабрь 2006 года. Подобно падальщикам, малознакомый сброд кружил вокруг гроба. Нет, им было абсолютно наплевать, как чувствуют себя бывшая жена или дочь. Они жаждали пикантных подробностей, чтобы разносить их сплетнями по кулуарам.
На поминках они как змеи извивались вокруг Вериной матери, которая не узнала бывшего мужа в гробу – нет, есть, видимо, и душа, и пристанище для нее. Тело – не более чем маскарадный костюм, который сжигают, обращая в углерод или, другими словами, в вечность.
На самих похоронах мы с Верой присутствовали дистанционно – сев на надгробии какого-то Льва Александрова, смотрели на все издалека и с некоторой иронией. К могиле не подходили, на поминках побыли минуты три – ровно столько времени понадобилось, чтобы рассчитаться с рестораном и попрощаться с гостями, отвечая на соболезнования едким сарказмом.
Тогда мы с Верой уже жили вместе. Сдавали мое фамильное гнездо со старомодной мебелью в духе классицизма, добавляли деньги, на которые она должна была арендовать себе апартаменты, и снимали забавную двушку с окнами на Садовое кольцо в районе Курского вокзала – Вера любила смотреть закаты, сидя с ногами на подоконнике, и кататься на троллейбусе «Б» по замкнутому кругу.