Квартирант
Шрифт:
Неприятность, как уход жены, некоторые лечат алкоголем, другие женщинами. Я – работой. Полагаю, многие ненавидели меня, пока я был счастлив. Теперь же те многие содрали бы с меня живого кожу из любопытства – есть ли у меня сердце? Наши контакты даже с Пашей теперь ограничивались радением о фирме.
Сотрудников у нас было десятка три. Каждый знал свои обязанности. Я уволил неплохого парня, по ошибке прогнавшего через всю страну два вагона древесины вместо Кишинева в Кинешму. Дело
Фирма купила под снос пятиэтажную хрущобу. В подвале жила семья. Что-то у них там с документами не сходилось. Попросили семейку вон! Женщина молила повременить до суда. Ее муж, интеллигентного вида, в очках и с русой бородкой, один из тех непротивленцев, что, взявшись за руки, молча презирает, до белых костяшек мял ладони. Потом помертвел и сполз со стула. А приусадебные участки. Тогда о Южно-бутовских бунтах не помышляли. Шесть даровых соток разрешили, а закон о земле так и не приняли. Вот у народишки мы и оттяпали дармовщинку под застройки. Люди на власть с самодельными плакатами, угрозами. Да куда против денег то! Возможно, Лена была права: меняются времена, не люди. Но, если сейчас отнимали, как и тогда, не изменилась и времена.
Конечно, это самоистязание, ерничанье. И женщину из подвала жалко, и ее мужа, покашливавшего в кулак и говорившего: «Пойдем, Оля! Ни к чему!» И людей, красных от натужного крика и возмущения, растерянных, как и милиция, забывшая, как бьют своих. Я такой, как вы. Но научился ломать себя. Научился пинать, потому что завтра пнут меня.
Я мог переселить женщину в другой подвал, Ведерников добился бы участка на пустыре. Хлопотно, но справедливо и всем хорошо. А зачем? Пришел бы такой, как я. И сделал то же, что делал я. Огородники не вколотили нас с ментами штакетинами в землю. Интеллигент не проломил мне или Ведерникову голову. Они боятся. Значит, не стоят жалости. Придет время, меня не пожалеют!
Скоро я дошел до ручки. У черных копателей купил «парабеллум» времен Второй Мировой. И, когда становилось невмоготу, доставал оружие из железной коробки – сильное лекарство, которое всегда можно употребить – и мечтал, как расстреляю респектабельную пару. Потом я спрятал коробку.
Спустя полгода я позвонил Дыбовым и предложил размен квартиры. Это было скотство: квартира была Лены. А я мог купить новую!
– Живи там, сколько нужно! – сказала Лена.
– Вдруг твой друг отправиться к жене. Тогда ты там не останешься.
– Хорошо. Я посоветуюсь с Сашей. А ты…переменился!
– Вероятно…
Я
Но мы держались молодцами. Превосходные актеры!
Я вспомнил ее фразу среди лжи последних страниц дневника. «Сколько же еще я выдержу! Зачем я мучаю себя! Милый мой, мальчик!»
Надеялся, ждал. Сколько же?
Потом я остался наедине с молчаливым товарищем, декоративным телефоном «Але, барышня!», поблескивавшим позолоченными рычажками. Запрокинул голову на спинку дивана, скрестил ноги на столе и стянул галстук. Стучат фигурные часы, как когда-то, единственное, что осталось от прежней обстановки. Пять лет назад в солдатской форме я стоял на Курском вокзале. Один в чужом городе. И сейчас – один. Значит, эти пять лет растрачены впустую. А впереди длинная, скучная жизнь! Я буду устраиваться, наживать, тратить. Что стоило времени забросить Лену лет на двести назад, или меня на столько же вперед! А вместо этого короткое прикосновение двух судеб…
36
Снова август, зеленый и голубой. В редкие свободные минуты я брожу по старой Москве. В ее вечерних улицах и умиротворенных скверах поэзия покоя. Вечерний город, это совсем другой город. Это древние дома, крыши, перекрестки, уголки, парки, церквушки, тротуары, которые провожают трудяг, тунеядцев, безработных, бездельников, спешащих, праздных, злых, добрых. Вечерний город – это настоящий город. Я его люблю.
Иногда в парке, у пруда или у дома я сажусь на скамейку и стараюсь отрешиться от контор и приемных. Трижды в неделю играю в теннис. Спорт хорошая разрядка и прекрасная возможность закрепить нужные связи. Встречаюсь с Нелей. Нас это устраивает. И не обязывает.
Практически вся история на бумаге.
Мы живем в одном городе. Мне уже не кажется странным, что бывших супругов не занимают судьбы друг друга. Приставка, бывшие, вначале болезненна. Затем, неприятна. И, наконец, безразлична. Есть квартиры, в которые мы больше не войдем, в наших записных книжках телефоны, по которым мы больше не позвоним. Может, много позже, когда время упростит то, что сейчас представляется сложным. Иногда меня подмывает узнать о ней. Но общих знакомых у нас теперь нет. Она уже не та Лена, бесшабашная и отважная сердцем вечная девочка, живет, вероятно, с умным и серьезным мужчиной, и не нужна ей ни моя маята, ни я сам. Позвонить? Я, в общем, не представляю, о чем говорить!
Вот так! А согласитесь, это было не самое худшее время нашей жизни, если я и сейчас пишу: Я люблю тебя, Лена!