Квентин Тарантино: Интервью
Шрифт:
А вот как Тарантино объясняет менталитет своих бандитов в «Бешеных псах»:
— Эти ребята не похожи на ребят из фильма «Хорошие парни». Они как Дастин Хоффман в «Исправительном сроке»: просто делают свою работу. И главное в этой работе — профессионализм как способ убедить себя, что это действительно работа и профессия, а не бандитизм.
Я спрашиваю, с чего это он взял.
— Просто это так. Почитаешь о том о сем, посмотришь то-сё, и понимаешь, что это верно. Правда дает это понимание.
Возможно, вам должно быть 29 лет, чтобы иметь такое своеобразное представление о Правде. Но «Бешеные псы» правдивы своей собственной правдой, особенно когда Тарантино прекращает думать о реакции зрителя и дает волю своим персонажам: Стив Бушеми, впадающий
Тарантино не прописывает своих персонажей, а скорее направляет их, предоставляя каждому свободу самовыражения.
— Я не Бог и не провидец. Я не знаю, что эти парни собираются делать. Я предлагаю обстоятельства, и они начинают говорить друг с другом, а я записываю. Если бы вы спросили меня, что самого впечатляющего в этом фильме, так это невозможность сказать о персонаже: нет, он не может так поступить, потому что это выставит его в неприглядном свете. Я думаю, что мои персонажи точно так же опускаются до исступленной жестокости, как и поднимаются до истовой человечности.
И да, и нет. Как пример виртуозной игры с жанром фильм «Бешеные псы» — само совершенство; но в своих крайностях он становится упражнением в фальшивых садистских манипуляциях. В своей наиболее осознанной «кинематике» Тарантино раскрывает мастерство, и более всего в излюбленной им сцене, где Мэдсен, танцуя вокруг полицейского под мелодию «Stuck in the Middle With You» («В центре рядом с тобой, и некуда деться»), изощряется с опасной бритвой. «Ну, я тебе устрою, — как бы говорит Тарантино зрителю, приплясывая с ухмылкой. — Ты смеешься, пока я разрешаю». Эта сцена истязания — чистейшая блажь, лишенная всякого сострадания к зрителю. «Этот эпизод не имеет отношения к кино. Вы цепенеете здесь, и кино вам не поможет. Каждая минута для этого полицейского равна минуте для вас».
Он ошибается: этот эпизод имеетотношение к кино. Это чистейший постановочный трюк. Это может быть даже чистое искусство. Именно это меня и пугает.
На самом деле мы спорим не о насилии, а о стилистике. Тут отчасти вопрос различных порогов чувствительности — Тарантино нравится эмоциональный ураган военных действий, а я предпочитаю размеренность оперы, но все-таки следует отличать уместную меру насилия от неуместной. Тарантино это не заботит, он эстет.
— Насилие — вещь кинематическая, — говорит он, — такая же, как последовательность танцевальных движений.
Но хотя он, кажется, и просмотрел все произведенные на свет фильмы (его охват простирается от Дугласа Серка до Эрика Ромера), для него настоящими творцами крайности стали Дарио Ардженто, Абель Феррара, Брайан Де Пальма и Пол Шредер, каждый из которых, по его словам, «заходит за грань допустимого. Они так откровенны, так стилистически одарены и так преданы этой крайности, что она становится оправданием самой себе».
Его нынешний кумир — гонконгский режиссер Джон Ву («Он заново изобрел экшн»), которого Тарантино считает самым талантливым постановщиком в жанре боевика после Серджо Леоне и вместе с которым он работает над предварительной версией сценария. Замечу, что, даже если рассматривать фильм Леоне «Однажды в Америке» как опыт театра жестокости, все равно эта жестокость используется для того, чтобы рассказать кое-что об особенностях этого мира. Однако Тарантино считает, что режиссеры, работающие в этом жанре, используют социальную значимость, как зонтик.
— Насилие у Джона Ву — это,
Хотя Стэнли Кубрик использовал социальные комментарии в «Заводном апельсине» — самом жестоком фильме, когда-либо виденном Тарантино, — социальный анализ был у него только камуфляжем.
5
Дата передачи Гонконга из-под британской юрисдикции под китайскую.
— Он был заворожен насилием — возможно, даже чересчур. И я хорошо понимаю эту завороженность.
Однако и Тарантино не прочь прикрыть свою задницу.
— Я делал эту [пытки] сцену не для того, чтобы сказать: «Эх, как я пропрусь, когда фильм выйдет». Если ты любишь свой фильм, ты в конечном итоге сочувствуешь персонажам. Оказывает ли насилие воздействие на сознание людей? Возможно, оказывает. Ни утверждать, ни отрицать это безоговорочно нельзя.
Девятьсот страниц отчета практикующего хирурга о насилии на экране и сотни других научных отчетов согласятся с ним. Нет достоверной информации о том, как влияет и влияет ли вообще на людей увиденное ими на экране. И от кадра к кадру в «Бешеных псах» действительно меньше сцен физического насилия, чем в любом среднестатистическом боевике. Некоторые из сцен очень забавны, и, за исключением проделок Мэдсена, можно согласиться, что жестокость в «Бешеных псах» «относительна», потому что, как и в фильме Клинта Иствуда «Непрощенный», она изображается такой, как в действительности, — кровавой, панической, бесславной и тупой. Но это не так.
— Я не собираюсь надевать на себя наручники за то, что какой-нибудь придурок сотворит, посмотрев мой фильм, — заключает Тарантино. — В ту минуту, когда на художника наденут наручники за подобный материал, кино перестанет быть искусством.
Тарантино, однако, без обиняков позволяет себе быть глашатаем от искусства. Он белый мужчина, работающий в жанре, который гарантирует необходимые прокатные сборы. Ему не грозит понижение в рейтинговых таблоидах, которые озабочены насилием гораздо меньше, чем сексом. (Как это характерно для 90-х — покровители Тарантино совсем не обращали внимания на сцены насилия, но тут же вскидывали брови на любые проявления расизма или половой дискриминации). Критикам тоже не нравится осуждать насилие, отчасти потому, что дебаты оказались связаны с разногласиями между левыми и правыми, а отчасти потому, что восхваление — наилегчайший выход из любого положения.
Меня не увлекали сцены насилия. С самого начала и вплоть до кульминации я смотрела на них сквозь пальцы, и если бы не моя работа, я давно выбежала бы из зала, так же, как я сделала, когда умерла мать Бемби. Сцены насилия бесят меня, потому что они не преследуют никакой цели, кроме как блеснуть изощренной техникой и повысить уровень адреналина в вашей крови, что в наши дни иногда небесполезно. Мы давно привыкли к картинам насилия, и оно должно быть запредельным, чтобы хоть как-то расшевелить нас. И это не только «Бешеные псы». Кажется, что некоторые из наших наиболее талантливых молодых режиссеров специализируются на моделировании актов жестокости: Грег Араки в «Оголенном проводе», Том Кейлин в «Обмороке», Роберт Родригес в «Музыканте» (не успевшем выйти в прокат, но уже перекупленном киностудией «Коламбия» для ремейка) — все это мастерски снятые фильмы, сдобренные сценами крутого, беззаботного и даже со смешком насилия. (Когда женщины ступают на этот путь — Кэтрин Бигелоу в «Голубой стали», Кэт Ши в «Ядовитом плюще», — у них не выходит ничего хорошего). В нынешнем сезоне только Нику Гомесу в «Законе неизбежности» и Энтони Дразану в «Зеброглавом» хватило мужества рассказать историю без воплей и с подлинным чувством трагедии, как это было сделано в «Непрощенном».