Квинтет

Диш Томас Майкл

– Plus ca change, – замечает принц, – plus c’est la m^eme chose [4] .

В страхах гувернантки – пускай безрассудных – и заключена самая романтика. Разве не все мы тайком влюблены в этого разорившегося принца? Что бы там он ни совершил, что бы еще ни мог совершить. Подозрение, что кто-то заперт в башне, придает ласкам принца осо­бую пикантность. Ладони его бродят по твоему телу, и ты выслушиваешь велеречивые ком­ментарии по поводу президентской кампании, загрязнения рек, чикагских волнений…

4

Чем больше все меняется, тем больше все по-прежнему (фр.).

Вазы

с цветами. Драпировки. Предметы роскоши преследуют ее по всему дому, словно собачьи стаи. Безжалостные. Смертельно голодные. Какого цвета у него глаза?

Неотвратимость наступления осени видится птицам в верхушках августовских деревь­ев – и даже она теперь вынуждена признать реальность этого наступления, заполонившего долину красными стягами листвы. День недели и число не имеют значения. Время года – осень. Дети ищут мидий в ядовитой реке. С плеском, с хихиканьем. На глазах у связанной гувернантки, чей рот залеплен наклейками «Голосуйте за Уоллеса [5] », юный Майлз ласкает свою сестру. Негромко покрикивая, слуги принца резво играют в пятнашки среди тростни­ков, на заиленном берегу. Эта сцена снова и снова встает перед ее мысленным взором. Все­гда все одно и то же. Река. Полицейский в маске. Маленькие детские язычки путешествуют по ее телу.

5

Джордж Уоллес (25.08.1919 – 14.09.1998) – американский политик, крайний консерватор; своего рода знако­вая фигура как сторонник расовой сегрегации, особенно в сфере образования. В 1962 и 1970 году выбирался губернатором Алабамы; в 1966 году он не мог по закону выдвинуть свою кандидатуру, но губернатором была избрана его первая жена Лерлин, которая в 1968 году умерла (рассказ Диша опубликован годом позже). На об­щенациональном уровне Уоллес дважды участвовал в президентской гонке. Выдвигаясь в 1968 году как третий кандидат (от антилиберальной Американской независимой партии), он получил 9% голосов выборщиков. В избирательную кампанию 1972 года Уоллес имел серьезные шансы быть выдвинутым в кандидаты от Демокра­тической партии, однако 15.05.1972 на его жизнь было совершено покушение; тяжело раненный и в результате парализованный ниже пояса, он на несколько лет отошел о политики, однако в 1976 году снова участвовал в избирательной кампании. В 1982 году был опять избран губернатором, причем – ввиду его публичного отрече­ния от политики сегрегации – со значительной поддержкой черного электората.

Каждое утро к ней в комнату с завтраком на подносе является садовник. С чувством почти невыносимой роскоши она читает «Нью-Йорк Таймс». «Страна поражена недугом. Он не отступит, если отводить глаза или делать вид, что никакого недуга нет. Движение Уолле­са – зловещее явление».

Принц настаивает, чтоб она присутствовала на обеде.

Почти всю эту неделю света и тьмы примерно поровну. Газоны усеяны птичьими тру­пиками. Садовник сгребает их в кучки и сжигает на заднем дворе. Рука мужчины на портрете немногим отличается от клешни.

Читая этот роман, мы постепенно приходим к выводу, что садовник много лет портил детей. Ты с омерзением откладываешь книгу, но та принимается медленно, дюйм за дюймом, ползти к тебе через комнату, словно гусеница. Ты стремглав вылетаешь на улицу, в осеннюю полночь и запах горящих листьев. Из казематов башни голосят женщины в поддержку Джорджа Уоллеса. Ты лежишь на гравиевой дорожке, а он снова и снова переезжает тебя своим «империалом».

С деревьев опадают марши и польки. Ритм жизни. Скоро выпадет снег. Скоро реку ску­ет лед. Скоро, скоро, тишина.

Ты стала принцем Эболи.

Мат

И снова я спрашиваю, Регина: разве это честно? И если ты ответишь, что честно, то я скажу, что нет, нет и нет! Слишком уж долго прождал я за твоей дверью,

надеясь получить ответ, и одно это нечестно. Более того, мне больно и неудобно; и хотя ты можешь заявить, что больно не все время, это очень слабое утешение. В любом случае может быть только бо­лее или менее больно, более или менее неудобно, и только сравнивая «более» и «менее», можно предпочесть второе первому.

Уже семь часов!

Может быть, альтернатива далеко не так проста. И, может быть, мое дело не самое важное из тех, что подпадают под твою юрисдикцию; но сам факт его незначительности только прибавляет к ощущению ничтожности, заставляя подозревать, что моя жалоба так никогда и не будет услышана. Попробуй поставить себя на мое место.

По крайней мере, Регина, ты могла бы хоть меня выслушать! Или взглянуть на меня. Я существую. Я осязаем. У меня даже есть зубы.

В конце концов, не так уж мы и отличаемся, ты и я. Правда? Знаешь, у тебя тоже есть свое слабое место. Тебе нужно внимание, признание, хвала. Твой пешечный дебют слаб. Твой слон оголен. Ты тонешь, Регина. Спасите!

Послушай. Я люблю тебя. Я склонюсь к лицу в пруду и прошепчу эти слова. Я люблю. Завтра я умру. Я усею цветами недвижную воду. Я высеку в мраморе твой лик несчастной утопленницы. Колышущиеся в воде волосы. Широко раскрытые глаза. Державу и скипетр. Тогда ты увидишь себя, как в зеркале.

Это только слова. Регина, я пытаюсь выразить, что я чувствую. Я не могу говорить об этом, не ощущая какой-то двусмысленности, не пребывая, некоторым образом, в смятении. Ты должна попытаться понять меня.

Который час?

Я бы тоже предпочел простоту. Отношение один к одному между этой вот лилией у меня в руке и тем, что она должна означать. Ты позволила всему иметь слишком много смы­слов, и они противоречат друг другу.

А иногда, Регина, когда тебе казалось, что я отвернулся, ты жульничала.

Конечно, ты можешь сказать, что никогда и не обещала поступать по справедливости, что это делалось другими от твоего имени и без должных на то полномочий. И хотя такую возможность я еще готов допустить, не согласитесь ли вы, мадам, что это только усугубляет дело? Не станем ли мы презирать ту власть, что не в силах воспрепятствовать творящимся ее, власти, именем беззакониям? Возрастет ли наше уважение к такой власти или же сойдет на нет? Не научимся ли мы с течением времени вообще игнорировать власть столь немощную?

Или, может быть, ты считаешь, что раз необходимость обратиться с подобной жалобой хоть к кому-нибудь настолько остра, то ни бездействие, ни несправедливость, ни некомпе­тентность, ни тщеславная гордость не в силах поколебать твоей позиции?

Увы, само существование этого документа должно, казалось бы, подтвердить, что все обстоит именно так!

Тогда забудь про меня. Забудь мою любовь. Забудь мою боль. Забудь все то, что я тут на­говорил. Я сдаюсь. Я потерял слишком много фигур. Не больно-то и хотелось, когда ты пред­ложила сыграть. Я прощаю тебя. Но, пожалуйста, пойми только одну вещь; если я немедленно не получу ответа, я опубликую полный отчет обо всем, что происходило между нами.

Ну что, еще партию?

Успение

Сказал он:

Я решил, что буду очень усердно учиться и внимательно слушать все, что мне говорят, и пытаться понять и, если пойму, решать, согласен ли с тем, что понял, или пытаться понять, почему не согласен, если не согласен, чтобы в конце концов лучше понять, почему.

Сказала она:

Снова лазоревый день, дети! Снова лазоревый день, и снова мы вместе!

Над классными досками на трех стенах комнаты 334 лежат маленькие желуди и скор­лупки грецких орехов; там живут дети. Сейчас все они послушно расселись по партам, слов­но снежные сугробики, наметенные поверх высокой кирпичной стены. У некоторых есть те­ла, но нет лиц. Некоторые вообще не более чем зигзаги. Она знает всех по именам. Она встречалась с их родителями. Цыпа-дрипа. Курочка-дурочка. Ути-плюти. Гусик-пусик. Пе­тушок-гребешок.