Кысь. Зверотур. Рассказы
Шрифт:
А ноги бы надо размять. В зверинец зашел. Бескультурье... Запах такой звериный, тяжелый. Козляки блеют. Тетеря с приятелями, как всегда, в карты режутся:
– А мы вам вальта!
– А мы его червонцем!
– Спятил, что ли?
– А козырная!
– Что ж, что козырная? Червонец прошел! Скинули червонец-то! Жулит он, ребята!
Как всегда – ни навоз не убрали, ничего.
– Тетеря! Поди сюда. Запрягайся.
– Погоди, доиграем.
– Что значит погоди? У тебя отдых был – предоста-точно.
– Тэк-с... Бабец и еще бабец!
– Тетеря!
– У меня пересменка... Берешь? – и вальта тебе в придачу.
– Тетеря!!! – затопал ногами Бенедикт.
– Ну, чего, чего... Разорался... У саней полозья погнумши.
– Не ври! Всегда одно и то же! Обувайся, кататься поеду. Пять минут тебе на сборы!..
Бенедикт пошел вдоль клетей. Тут воробьи. Мелкая птица, вроде мыши, а вкусная. Только костей много. Тут соловьи были. Съели соловьев, надо новых ловить. Это весной. Сейчас они попрятамшись. Тут – что у нас. Тут древяница.
– Древяница! – позвал Бенедикт. – Выйди!
Не выходит.
– Выходи, сукина дочь!
Не хочет. Подгреб, ухмыляясь, Терентий.
– А ты громче.
Крикнул громче.
– Да ты еще громче.
– Дре-вя-ни-цааааааааааааааааааааааа!!!
Не идет, что такое!
– А ты так крикни, чтоб кишки лопнули. Она и выйдет. С кишок.
Бенедикт посмотрел с сомнением: скотина ржет, довольный:
– Гы! Вы ж ее съели!
– Разве? Так что ж ты мне тут!..
Шутки дурацкие... Так и голос сорвешь на морозе. Бенедикт оглядел клети. Вся птица, что послабей, в дупле хоронится. Слеповран нахохлился, голову под крыло. Птицы-блядуницы в стайку сбились, друг друга греют. Страдают! А, то-то! Будете знать, как на головы гадить! Ведь до чего птица мусорная! И мясо у нее мусорное, жилистое, это уж только перерожденцев кормить, а люди не едят. И в лесу она жить не хочет, а только в городе, блядуница эта.
В дальней клети, где дерево голое, сук голый тож, – никого не видать. Кто в ней жилец – незнамо. А он в дупле. А может, и нету никого: клеть чистая, ни помета, ни перьев. А может, съели его.
...Эвон, древяницу-то съели! А он и не заметил, читамши. Так он и не разглядел ее толком. Теперь когда еще другую поймают. Она в руки не дается, древяница.
– Поехали, – поторопил Тетеря. – Мерзну.
– Будешь, тварь, еще мне указывать! Надо – так и померзнешь!
Ногой пнул гадину в бок, в сани сел, медвежьей шкурой укрылся.
– Пшо-о-ол! Галопом – и с песнями!
Червь
...Никита Иваныч и с ним другой Прежний, Лев Львович, из диссидентов, сидели за столом и пили ржавь. Видать, давно пили и набрались хорошо: личики красные, бормочут чепуху.
Бенедикт снял шапку.
– Доброго здоровьичка.
– Беня?! Беня! Да ты ли это?! – Обрадовался, засуетился. – Сколько лет, сколько зим! Нет, правда? Год, два?.. С ума сойти... Знакомы? Бенедикт Карпов, наш скульптор, народный Опекушин.
Лев Львович посмотрел с сомнением, будто и не узнал, будто
– Кудеяровых зять?
– Ага.
– Слышал, слышал про ваш мезальянс.
– Спасибо, – поблагодарил Бенедикт. Даже растрогался. Слышали, значит.
Сел, Прежние подвинулись. Теснота, конечно. Вроде избушка с прошлого раза меньше стала. Свечка чадит, натекает, тени пляшут. Стены закопченные. На столе тоже нищета: жбан, да кружки, да горошку тарелка. Налили Бенедикту.
– Ну, что же ты?.. Как?.. Ну ты подумай... А мы сидим вот, выпиваем... О жизни беседуем... О прошлом... То есть, конечно, и о будущем тоже... Вот о Пушкине нашем... Как мы его ваяли, а? Как воздвигали! Какое событие! Эпохальное! Восстановление святынь! Историческая веха! Теперь он снова с нами. А ведь Пушкин, Беня, Пушкин – это наше все! Все! Вот ты об этом подумай, запомни и усвой... Но – представляешь, жалость какая. Он уже требует реставрации...
– Чего он требует?!.. – привстал Бенедикт.
– Чинить, чинить его надо! Дожди, снег, птицы... Вот если б он был каменный! О бронзе я уж молчу, до бронзы еще дожить надо... И потом, народ – народ совершенно дичайший: привязали веревку, вешают на певца свободы белье! Исподнее, наволочки, – дикость!
– Да вы ж сами хотели, чтоб народная тропа не зарастала, Никита Иваныч! А теперь жалуетесь.
– Ах, боже мой, Беня... Ну это же в переносном смысле.
– Пожалуйста, перенесем куда скажете. Холопов пригоню. На санях тоже можно.
– О боже мой, господи, царица небесная...
– Нужен ксерокс, – это Лев Львович, мрачный.
– Не далее как сто лет назад вы говорили, что нужен факс. Что Запад нам поможет. – Это Никита Иваныч.
– Правильно, но ирония в том...
– Ирония в том, что Запада нету.
– Что значит нету! – рассердился Лев Львович. – Запад всегда есть.
– Но мы про это знать не можем.
– Нет уж, позвольте! Мы-то знаем. Это они про нас ничего не знают.
– Для вас это новость?
Лев Львович еще больше помрачнел и ковырял стол.
– Сейчас главное – ксерокс.
– Да почему же, почему?!
– Потому что сказано: плодитесь и размножайтесь! – Лев Львович поднял длинный палец. – Размножайтесь!
– Ну как вы мыслите, – Никита Иваныч спрашивает, – ну будь у вас и факс и ксерокс. В теперешних усло-виях. Предположим. Хотя и невероятно. Что бы вы с ними делали. Как вы собираетесь бороться за свободу факсом? Ну?
– Помилуйте. Да очень просто. Беру альбом Дюрера. Это к примеру. Черно-белый, но это не важно. Беру ксерокс, делаю копию. Размножаю. Беру факс, посылаю копию на Запад. Там смотрят: что такое! Их национальное сокровище. Они мне факс: верните национальное сокровище сию минуту! А я им: придите и возьмите. Володейте. Вот вам и международные контакты, и дипломатические переговоры, да все что угодно! Кофе, мощеные дороги. Вспомните, Никита Иваныч... Рубашки с запонками. Конференции...