Кыш и Двапортфеля: Повести

Алешковский Юз

Я ужаснулся. Фотографировать своего родного папу при попытке выдрать из павлина перо у меня не было сил. Ещё секунда — и для того, чтобы предостеречь его от дурного поступка, я снова заорал бы: «Папа!» Но тут какой-то голос во мне сказал: «Дурак! Тебе не стыдно так плохо думать про своего папу? Ты что, очумел? Разве он способен обидеть муху, не говоря уж о павлине?»

Я посмотрел в бинокль. Павлик что-то склёвывал с папиной ладони. К ним подошёл Корней Викентич. Ветер дул в мою сторону, и я хорошо слышал их голоса:

— Всё-таки я узнал, что он больше

всего любит, — сказал папа. — Кусочки яблок с чёрным хлебом.

— Удивительно! Вы читаете мысли птиц?

— Нет. Просто я сам люблю яблоки с чёрным хлебом. У нас с павлином родственные натуры, хотя внешне мы совершенно не похожи.

— И однако, Сероглазов, не отлынивайте от процедур. Не заговаривайте мне, голубчик, зубы, — сказал Корней Викентич. — Марш на четвёртую тропу, в пешую прогулку. Вам нельзя жиреть.

— Вы знаете, у меня тоже начинают пошаливать нервишки, — пожаловался папа. — Слуховые галлюцинации: голос Алёши… визг Кыша и какие-то зайчики в глазах.

«Это от бинокля», — догадался я.

— Шагом марш! Шагом марш! Мне тоже чудятся всякие голоса: «Иди на пенсию, старик! Давно пора!» Но я, как видите, не ухожу, — сказал Корней Викентич.

— Э-эх! — выдохнул папа и затрусил по дорожке.

— Васильев! — позвал Корней Викентич. — Вы почему не были на обеде? В чём дело? Налопались шашлыков? Кто вам дал право нарушать режим?

— Пропал аппетит, — сказал, подойдя, Василий Васильевич.

— Где вы, простите, пропадаете? С пляжа вы ушли раньше срока.

— Я осмотрел дворец… и с часок подремал у прудов.

— Бегом за стол! Назначаю вам силовые процедуры.

— Есть! — по-военному ответил Василий Васильевич.

«Что-то я вас не заметил ни во дворце, ни у прудов, товарищ Васильев!» — подумал я, продолжая смотреть в бинокль. А Кыш задремал. Задремал на боевом посту! Он дёргал во сне лапами, сладко посапывал и шевелил ушами.

«Ну погоди! Я из тебя сделаю настоящую собаку!» — сказал я про себя.

Я не знал, сколько прошло времени. Вера не возвращалась. Мне самому захотелось спать и есть. Обед в «Кипарисе» кончился. К Павлику больше никто не подходил… Было тихо. Начался тихий час, а папа говорил, что во время этого часа на глаза Корнея Викентича лучше не попадаться… Иногда я нацеливал бинокль на папино окно, забыв, что папе вместо сна прописана пешая прогулка.

ГЛАВА 42

И вдруг из папиного окна высунулся Василий Васильевич. Он посмотрел вниз так, словно точно знал, что через минуту кто-то выйдет из главного входа. И правда, большая дубовая дверь медленно отворилась, и из неё осторожно вышел… Федя! Он осмотрелся по сторонам и, прильнув к стене, как будто за ним была погоня, дошёл до угла. Потом, слегка пригнувшись, побежал на хозяйственный двор. Василий Васильевич сверху за всем этим наблюдал.

Я подумал, что Федя, не желая спать, пошёл кормить обедом

Норда, который, по разрешению Корнея Викентича, жил на хоздворе. Но в руках у Феди не было ни свёртка, ни банки с супом, ни миски со вторым… Немного погодя он быстро прошёл мимо меня за деревьями, и мне опять пришлось зажимать пасть Кышу, проснувшемуся от его шагов. За спиной у Феди висели верёвки с крючьями, а руках он держал сумку с чем-то круглым.

«Банка с масляной краской!!!» — догадался я. Василий Васильевич, проводив Федю взглядом, улыбнулся, довольно потёр руки и отошёл от окна. Немного погодя он тоже осторожно вышел из корпуса и, как ягуар, неслышно и мягко побежал по дорожке за Федей.

У меня от волнения и интереса колотилось сердце, я чувствовал, что назревают большие события, и в такой момент не мог уйти с поста! И ещё у меня затекли в лежачем положении руки и ноги. Я встал на колени и, ругая про себя Веру, смотрел в бинокль на главную аллею, ведущую к «Кипарису».

Из корпуса вышел Корней Викентич. Я уж хотел его попросить подежурить вместо меня, но на аллее наконец показалась Вера, да не одна, а с Севой и Симкой. В бинокль я разглядел синяк под Севиным глазом и разорванную рубаху Симки. Оба они шли, сморкаясь и отплёвываясь. Вера, смотря на них, всхлипывала. Корней Викентич тоже увидел ребят и направился к ним навстречу. Я думал, что он собирается выставить их из кипарисовского парка, но всё вышло наоборот. Корней Викентич сразу повёл их в домик, где помещалась лаборатория.

— Верка! Иди сюда быстрей! — не выдержав, крикнул я и, не дожидаясь, когда она подойдёт, сам пошёл ей навстречу.

— Ты чего кричишь? Ведь тихий час! — сказала Вера.

— Бери свой аппарат! — сердито сказал я. — По два часа обедаешь! В другой раз я тебе еду на пост доставлю!

Не отдав Вере бинокля, я побежал в лабораторию. Корней Викентич уже промывал Севе глаз и синяк, а сестра смазывала йодом разбитый до крови Симкин локоть. Мне некогда было спрашивать, что с ними произошло.

— Ребята! — сказал я. — Сегодня будет покушение на жизнь осетрины! Я бегу по важному делу! Извините!

— Постойте, Сероглазов! — сказал Корней Викентич. — Что за чушь?

— Говори ясней, бестолковый ты человек! — попросил Сева.

— Я спешу… понимаете?.. Сегодня за дворцом я слышал разговор… Они хотят осетрину зажарить. Понимаете? На вертеле… Они волосатые, бородатые… в брюках с широкими ремнями… Рыбу, которая в пруду… Понимаете? Одного зовут «Стариком»… Я спешу! Другого — Жекой!

Всё это я выпалил залпом и собирался бежать вдогонку за Федей.

— Они! Они! — сказал Симка.

— На шее не заметил, случайно, клешни от крабов? — спросил Сева.

— Заметил! Заметил! Приходите ко мне через час! Всё расскажу!

— Бинокль давай сюда, — сказал Симка.

— Он мне нужен!

Я ничего не стал больше объяснять и помчался за Василием Васильевичем и Федей.

По дороге я чуть не налетел на папу, трусившего после прогулки в корпус, и на бегу крикнул:

— Мама… в четыре… у льва… Подойди!