Кыш и я в Крыму
Шрифт:
Он рассказал, что под утро к ним в палату пришёл Корней Викентич и вместо Василия Васильевича и Феди увидел в кроватях какие-то куклы. Шума он поднимать не стал, но пообещал беспощадно расправиться с нарушителями режима и вообще расформировать всю седьмую палату. Когда Корней Викентич ушёл, папа снова уснул, но его разбудил крик шеф-повара Анны Павловны. Папа выглянул вместе с Миловановым и Торием в окно и увидел Норда, убегающего от Анны Павловны с уткой в зубах. Он стянул её прямо с кухонного стола, и Анна Павловна кричала:
— Караул!
— Вот какие дела! Из всей палаты только я и Торий соблюдаем режим, — сказал папа.
— Не хвались, а то сам себя сглазишь, — сказал я. Папа схватил со стола кусок колбасы и убежал.
84
Мы собрались идти на пляж, когда Анфиса Николаевна пришла с базара. Она принесла полную сумку всякой всячины — и овощей, и молодой картошки, и мяса, и две бутылки вина. И попросила нас ровно в три часа приходить к обеду.
— Скорей бы уж кончились все эти загадки и треволнения, — помечтала мама по дороге на пляж.
Мне очень хотелось перед купанием заглянуть в «Кипарис» и заступиться перед Корнеем Викентичем за Норда, сказать, что он вовсе не жулик, а самая преданная человеку собака, но мама меня не пустила.
В этот день я снова сам плавал — верней, держался на воде. Сева дал мне маску и дыхательную трубку, и я долго лежал между двух, обросших водорослями камней, первый раз в жизни рассматривая подводное царство Чёрного моря: парашютики медуз, крабиков, креветок, мелькавших вдалеке ставридок, приросшие к камням шляпки мидий и свои, казавшиеся увеличенными раза в два руки.
Я вылез из моря, когда совсем замёрз. Кыш лаял и звал меня от скуки. Я принёс в мешочке воды и облил его.
Мама читала и разрешила мне ненадолго сходить на папин пляж.
Папа, Левин, Осипов и Рыбаков снова сидели на площадке йогов, поджав ноги и положив руки на колени. И снова все они странно дышали и странно улыбались.
— Пап! Может, у тебя какие-нибудь видения перед глазами? — спросил я, но он не слышал и продолжал улыбаться.
Я подумал про себя, что завтра его обязательно нужно сфотографировать, и сам попробовал посидеть, как йог, но это было скучно. Тут я услышал негромкий храп. Это храпел спавший на лежаке Торий. Милованов что-то доказывал Василию Васильевичу. Оказывается, они решили разыграть Тория, но не ради шутки, а для примера.
Милованов взял шариковую ручку, склонился над Торием и большими буквами написал у него на предплечье: «БЫЛ В КРЫМУ. Жора с Курской аномалии». И поставил число. Торий даже не пошевельнулся.
— Зачем это? — спросил я шёпотом у Василия Васильевича.
— Сейчас поймёшь, — ответил он, стараясь не рассмеяться.
— Ну теперь надо будить этого равнодушного ко всему на свете молодого человека, — сказал Милованов.
— Вы же говорили, что разбудить его невозможно, — заметил Василий
— Есть один волшебный способ. Торий сам про него рассказывал. — Милованов достал из-под свёртка с одеждой Тория карманные шахматы с расставленными фигурками, двинул чёрную пешку и зловеще сказал: — Торий, вам шах!
Торий как ужаленный вскочил с лежака.
— Что? Что? Где шах?
Милованов и Василий Васильевич не удержались и захохотали. Я не смеялся, потому что всё ещё ничего не понимал.
— Что за шуточки? — спросил Торий.
— Какие уж шуточки! Посмотрите на свою руку, — сказал Милованов. — Пока вы спали, а мы купались, какой-то варвар вас разрисовал.
— Какая наглость! Просто нет слов!.. Смотрите, что делается! — возмущённо воскликнул Торий. — Им стало мало деревьев, скал и Гераклов! Они взялись за живых людей. Да я бы… да я бы… не знаю, что сейчас сделал бы с этим Жорой с Курской аномалии!
— А что вы, собственно, Торий, так возмущаетесь? Вы же сами говорили о действиях любителей оставлять где попало свои автографы: «Ерунда! Ничего особенного… Зачем поднимать из-за этого шум?» Говорили? — спросил Василий Васильевич.
— Да… говорил… Но то деревья, скалы… или какая-то ваза… А я… я же живой человек!
— С вас можно смыть чернила. А с дерева порез ножом не смоешь! — неожиданно для себя сказал я. — И вы спали, значит, вам не было больно, а дереву всегда больно!
— Алёша абсолютно прав, — сказал Милованов.
— Странно, что раньше вы этого не чувствовали, — добавил Василий Васильевич.
Торий как-то растерялся, ничего не ответил, поднял с земли шершавый камешек, плюнул на исписанное плечо и быстро, как пемзой, стёр с него «Жору с Курской аномалии».
И только я хотел спросить Василия Васильевича, что такое Курская аномалия, как услышал испуганный визг Кыша, донёсшийся с нашего пляжа.
Я побежал туда и увидел, как мама пыталась поймать Кыша, который с жуткой скоростью носился по кругу и продолжал визжать. Я еле его остановил и всё понял: в ухо Кыша вцепился краб размером с полтинник, запутался клешнёй в шерсти и сам не мог отцепиться. Я его кое-как отсоединил от уха, он бочком, бочком заковылял по камешкам и пропал с глаз. Кыш, рыча, стал задними лапами откидывать камешки, один из них попал в ногу какой-то тётеньке, она вежливо сделала маме замечание, и нам, для того чтобы успокоить Кыша, пришлось уйти с пляжа.
65
Мы вернулись домой ровно в три часа. К моему и маминому удивлению, Анфисе Николаевне помогал выносить на улицу большой обеденный стол… Федя! А Норд лежал в тенёчке под чинарой. Федя объяснил, что сюда его прислал с запиской наш папа — переждать, пока уляжется шум из-за похищенной утки и нарушения режима. Но он, повздорив с Корнеем Викентичем, твёрдо решил не возвращаться в «Кипарис», а уехать домой вместе с Нордом.
Мама с Анфисой Николаевной, всё время поглядывающей на часы, начали накрывать на стол.