Кыся
Шрифт:
– Точно!
– подхватил Шредер.
– Таким образом, мы резко вздергиваем цену на этого якобы РУССКОГО кота, а во-вторых, снова повышаем интерес Германии к России, сильно упавший после ухода Горби на пенсию. И черт его знает, может быть, на плечах этого кота мы с тобой еще и войдем в большую политику!.. А большая политика - это всегда большие возможности. А большие возможности - это всегда...
– Большие деньги!
– закончил Манфреди.
Тэк-с... Мало было мне уголовщины с наркотиками, со стрельбой и трупами, не говоря уже о незаконном безвизовом пересечении границы, так теперь меня хотят втянуть еще и в политические
– Осторожно, Руджеро!
– тревожно крикнул Шредер.
– Смотри какие у него клыки!.. Это же саблезубый тигр, а не кот... Ты только посмотри на его клыки!
Руджеро Манфреди плотно закрыл за мной дверцу просторной клетки и молитвенно простонал:
– Я не могу смотреть на его клыки, когда я вижу его яйца!.. Яйца производителя! Могучего и неутомимого сексуала!.. Может быть не продавать его, оставить себе и начать потом торговать его котятами?
– Слишком рискованно. Даже при таких роскошных данных он может оказаться импотентом. Мало ли мы знаем примеров...
– усмехнулся Шредер и поднял клетку со мной.
– О Боже... Какой тяжелый, швайне хунд!
У немцев "швайне хунд", то есть, "Свинячья Собака", считается жутким ругательством. Это мне еще Коты-киевляне говорили.
– Что ты хочешь этим сказать?
– недобро спросил Манфреди.
– То, что кот тяжелый.
– Нет, когда ты говорил про импотентов с роскошными данными!..
– Я имел в виду кота!
– А еще?!
– А еще, что он тяжелый, черт бы тебя побрал!.. А тяжелый он потому, что в два раза тяжелее любого нашего кота! Достаточно?!
– То-то же!
– уже спокойно сказал Манфреди.
– У нас в Италии за такие шутки стреляют.
– Ну, все, все!
– примирительно проговорил Шредер и накинул на клетку клетчатый платок, чтобы меня не было видно.
– Идем...
И я почувствовал, что мы куда-то пошли. Сквозь клетчатый платок не было видно ни черта, и мне ничего не оставалось делать, как улечься на бок и слушать Шредера и Манфреди. То ли от количества сожранной форели, то ли от необъяснимого предвидения, но я не испытывал ни малейшего волнения, ни испуга, ничего такого, что могло бы меня вывести из равновесия. Кажется, что я даже был немножко рад тому, что со мною случилось...
– Да, конечно, кот роскошный! И вес, и размеры...
– восхищенно проговорил Манфреди таким тоном, будто мой большой вес и мои нестандартные размеры - дело его рук и предмет его личной гордости.
– И тем не менее, чтобы сделать из него настоящего ДИКОГО РУССКОГО КОТА - ГРОЗУ СИБИРСКОЙ ТАЙГИ, - нам придется над ним еще немало поработать, - кряхтя, сказал Шредер.
– Кстати, неплохое название для новой породы - "Гроза Сибири"...
– Отличное название!
– подхватил Манфреди.
– Точно! Из него нужно делать подлинного ВАЛЬДВИЛЬДКАТЦЕ!..
Это у них так по-немецки называется дикий лесной Кот. Я об этом узнал еще от вице-консульской Нюси. В секунды восторженного оргазма она кричала мне: "Ты - мой Бог! Ты - вальдвильдкатце!!! Я умираю!.."
Правда, потом я случайно узнал, что в эти мгновения Нюся кричит такое любому Коту, которому она была не в силах отказать. Но это отнюдь не умаляло ее достоинств, а лишь делало ее еще более привлекательной. С Нюсей даже самый плюгавый Кот чувствовал себя половым гигантом!
Тэк-с...
И тут, слышу, Шредер спрашивает у Манфреди:
– У тебя сохранились координаты того старика, который делал нам документы на "русскую гончую"?
– Конечно! Я только не уверен - сохранился ли сам старик.
– А что с ним могло случиться?
– Эрих, просчитай ситуацию хотя бы на ход вперед! Если этот старик в сорок пятом году в Потсдаме убежал из Красной Армии в чине старшего лейтенанта, то сколько ему может быть сейчас лет?
– Семьдесят пять... Восемьдесят.
– Согласись, что это превосходный возраст для тихого перехода в другой мир. Мы уже год о нем ничего не слышали. Вариант номер два: старик жив и здоров, но сидит в тюрьме. Может быть?
– С чего бы это?
– удивился Шредер.
– Да, правда!
– развеселился Манфреди.
– С чего бы это?! Старик всего пятьдесят лет занимался мошенничеством, и только лишь шесть раз сидел во всех тюрьмах Европы! За что бы это его сажать в седьмой раз?!
– Верно...
– задумчиво согласился Шредер.
– А какие он тогда сделал документы на "русскую гончую"! Экстра-класс!.. Жаль, что она сдохла по дороге в Лос-Анджелес у этого Американского актера... Ты не помнишь, как его звали?
– Нет, Эрих. Я помню только то, что ее смерть - на твоей совести. Это ты все время орал, что у русской гончей должен быть втянутый живот и колол ей витамины вместо того, чтобы дать кастрюлю нормального супа. А этот голливудский дурачок даже понятия не имел - какой живот бывает у настоящей русской гончей!..
Тут я почувствовал, что мы остановились, и Шредер опустил мою клетку на землю. А потом я услышал такие обиженные интонации в его голосе, что чуть было не стал его жалеть
– Руджеро, Руджеро!
– простонал Шредер.
– Ты просто сукин сын после этого! Будто ты не знаешь, что когда начинаешь формировать "русскую гончую" из обыкновенной длинной и тощей дворняги с вытянутой мордой и таким чудовищным врожденным пороком позвоночника, что ее спина становится круглой, как у настоящей "русской гончей", - так можно ожидать чего угодно! Я лично думаю, что она скончалась от радостного удивления, когда узнала, что отныне будет жить не в Мюнхенском Берг-ам-Лайме, а в Лос-Анджелесском Беверли-Хиллз...
– Господи! Какое счастье, что мы завязали с собаками и перешли только на кошек!
– воскликнул Манфреди, и я услышал, как он стал открывать автомобиль.
– Насколько они экономичнее собак, насколько тише, насколько удобнее в транспортировке...
Я почувствовал, как Шредер наклонился к клетке и снял с нее тряпку. Холодное желтое солнце ударило меня по глазам. От неожиданности и пережора я икнул и увидел, что автомобиль Шредера и Манфреда (куда там этой сволочи Пилипенко и придурку Ваське с их обосранным "Москвичом"!..) стоит в узенькой прелестной улочке, совсем рядом с совершенно незнакомым мне входом в Английский парк. Я знал, что парк очень большой, но даже и не подозревал, насколько он велик. Я был свято убежден, что за это время мы дошли до другого конца города...