«Л» – значит люди (Сборник)
Шрифт:
– Корнеев… – неуверенно начал я. Но Витька не реагировал. Он был сторонником разделения умственного и физического труда, так что в процессе работы думал мало, а на внешние раздражители не реагировал.
Двумя уверенными пассами, без всяких дилетантских заклинаний, даже не заглядывая в «Карманный астрологический ежегодник АН», Корнеев восстановил целостность Колеса Фортуны. Потом окинул взглядом бесконечную, а точнее – двусторонне бесконечную череду дублей и громко скомандовал:
– Нава-лись!
Как ни странно, дубли такую странную команду
– Корнеев, – умоляюще прошептал я, – притормози его! Слишком быстро вращается, удача за неудачей…
Сигарета зажглась сама по себе. Я бросил ее на пол и затоптал – а то еще взорвется…
Витька с дублями навалились на Колесо, и то начало притормаживать.
– Глянь по пульту, Привалов! – велел Корнеев. – Там есть тахометр, стрелка должна быть на зеленом секторе.
Я подошел к пульту. С некоторым трудом нашел тахометр, явно переделанный из зиловского спидометра. Поглядел на стрелку, подползающую к зеленой черте, и скомандовал Корнееву остановку.
Колесо вращалось, тихо гудя. Корнеев утер со лба пот, потом кивнул дублям, и те дематериализовались.
– Нормально, Сашка? – поинтересовался Корнеев.
Я подозрительно огляделся. Закрыл глаза и подпрыгнул на одной ножке. Не упал.
– Нормально, – с облегчением сказал я. – Что, пойду я работать?
– Валяй-валяй! – жизнерадостно заорал Витька. – Мне еще чертей расколдовывать да память им заговаривать, меньше будешь под ногами мешаться…
Вздохнув, я вышел из машинного, на прощание мстительно бросив Корнееву:
– Вот будет удивительно, если никто из магистров не узнает о твоих художествах…
Оставив Витьку размышлять над этим оптимистическим заявлением, я пошел к себе, в электронный зал. Фортуна явно повернулась ко мне, я не спотыкался, не налетал на встречных, вежливо поздоровался с Кивриным, одолжил считавшему посреди коридора Амперяну свою логарифмическую линейку, вызвал лифт…
И побежал обратно. Амперян, виртуозно пользуясь линейкой, что-то подсчитывал, записывая в блокнот.
– Давно из дому, Эдик? – вкрадчиво поинтересовался я.
– С утра, – не поднимая глаз от формул, в которых я опознал уравнение Сташефа-Кампа, ответил Эдик.
– Ты же с Ойра-Ойрой… тьфу, с дублем его, домой пошел!
– Ну… – Эдик поднял на меня задумчивый взгляд и объяснил: – Пошел. А потом думаю: чего я на кровати буду валяться, радостный и довольный, когда тут самая работа начинается? Выпил антигореутолитель и стал экономическую целесообразность процесса подсчитывать.
– Целесообразно? – не зная, как подступиться к главному, спросил я.
– Не знаю, – хмуро признался Эдик. Удача, похоже, его покинула.
– Корнеев тебе звонил? – напрямик спросил я.
Эдик
– Куда звонил?
– Десять минут назад! Сам слышал! – отчаянно сообщил я. – Он спросил, правильно ли соединили, а ты сказал, что нет.
– Как он спросил?
Я напряг память.
– Ну… Примерно так: «Эдик, скажи, правильно соединили?»
– И тот, кто взял трубку, ответил, что «нет», – закончил Эдик. – Что соединились вы неправильно…
Он снова нырнул в свои вычисления, а я, совершенно запутавшись, пошел дальше.
Итак, отвечал не Амперян.
Но совет оказался правильным, значит, отвечавший тоже был «удачливым»? Или же неправильным, просто мы еще не заметили последствий своей ошибки? А как заметишь, неизвестно, какими они могут быть!
У дверей электронного зала смирно сидел дубль Володи Почкина. Больше пока никого не было.
– Скажешь Володе, пусть сам придет, – грубо сказал я дублю. Корнеев всегда на меня так влияет. – Он мне пятерку уже неделю должен.
Дубль поднял на меня потрясенный взгляд и прошептал:
– Я не дубль. Я Володя. Могу пропуск показать, с фотографией и печатью. А пятерку я после обеда занесу…
Было видно, что здоровяк Почкин пребывает в состоянии близком к шоковому. Я схватился за голову. Потом схватил Володю за плечи, затащил в зал и стал отпаивать чаем с бутербродами – настоящими, из буфета, а не сотворенными магическим образом. Попутно я пообещал ему рассчитать за сегодня все задачи, которые он принес еще неделю назад, а вечером взяться за написание программы для новых.
Володя медленно приходил в себя. Видимо, еще никто и никогда не принимал его за дубля, так что с непривычки он был расстроен.
– Заметку в стенгазету напишешь? – неожиданно спросил он. Видимо, отошел.
– Напишу-напишу! – радостно сказал я. – Про Брута?
– А что он натворил?
– Не знаю. Но как-то принято…
– Нет. Надо про новые плакаты в столовой.
– Какие плакаты?
Глаза у Почкина загорелись.
– Ты еще не видел? Посмотри, – вкрадчиво посоветовал он. – Пойдешь обедать – и посмотри.
Я пообещал сходить в столовую и посмотреть. Потом пожаловался Володе, какой был ужасный день: вначале меня приняли за дубля, потом я Витькиного дубля принял за Витьку, а под конец Володю за дубля… Язык чесался рассказать про Корнеева и Колесо Фортуны, но я подавил искушение.
Почкин в ответ ободрил меня рассказом о том, как наши институтские ребята поодиночке сматывались с затеянного месткомом празднования трехсотлетия изобретения волшебной палочки, оставляя вместо себя дублей. Под конец в огромном зале, где проходило торжество, не осталось ни одного человека: только сотня небрежно запрограммированных дублей. Когда наконец ушедшие работать магистры и ученики сообразили, что произошло, то дубли оставались без присмотра уже больше трех часов. К ним отправился Федор Симеонович.